Канареечное счастье

Федоров Василий Георгиевич

III

Хотя Кравцов израсходовал накануне чуть ли ни все свои деньги и утром ему едва хватило расплатиться за легкий завтрак в молочной, он все же не утратил своего давнишнего бодрого настроения и, отправляясь к Федосею Федосеевичу, строил в уме заманчивые планы.

Ведь что, в сущности, ему надо? Какой-либо незначительный заработок, не больше. Лишь бы он мог как-нибудь просуществовать до того времени, когда почувствует себя готовым к лекционному турне по Европе. А на подготовку необходимо месяца три или четыре. «Как раз наступит

осенний сезон», — думал Кравцов, подходя уже к дверям книжного склада. На звонок вышла Наденька и улыбнулась ему как старому знакомому. На ней было легкое весеннее платье с дымчатыми прозрачными рукавами.

— Я к Федосею Федосеевичу, — сказал Кравцов смущенно. — Мне нужно его видеть. Я должен поговорить об одном деле…

Он поспешно снял шляпу, словно подчеркивая этим свой тщательно приглаженный пробор.

Наденька не без лукавства скользнула по его прическе глазами и сейчас же отвернулась в сторону, чтоб не расхохотаться.

— Войдите, — пригласила она. — Федосея Федосеевича еще нет, но он скоро будет.

Кравцов вошел как-то боком, осторожно переступая порог, и оттого, быть может, споткнулся в совсем неожиданном месте, на гладком полу.

— Садитесь, пожалуйста, — сказала Наденька. — Вот на этот стул, он, кажется, наиболее устойчив.

Лицо ее было совершенно спокойно, но глаза смеялись, и она, очевидно, делала большие усилия, чтоб сдержать свою бурную и насмешливую веселость.

Кравцов сел с той автоматической готовностью, с какой садятся ученики по приказанию учителя.

— Ну что у вас нового? — спросила Наденька. — Нашли комнату?

— Да, да нашел! — радостно воскликнул Кравцов, вспомнив первое свое утро и за окном цветущее дерево.

«И вот такое же благоухание исходит от нее», — подумал он, робко взглянув на Наденьку.

Она стояла почти совсем близко, так близко, что он слышал ее легкое дыхание.

— У нас во дворе поставили скворешник, — сказал Кравцов, выходя из сладкого оцепенения. — Это мне напоминает Россию. Вообще, прелестная комната, хотя есть клопы. — Он вдруг смутился. — Одно насекомое я видел на потолке, — попытался он поправиться. — Насекомое ползло, — уточнил он свою поправку.

И, словно проваливаясь на выпускном экзамене, лез безнадежно в предательские сети, расставленные повсюду.

— Я не люблю насекомых… насекомые мне противны, — запутывался все дальше Кравцов. — Я не могу слышать о насекомых…

Это был предел для Наденькиного терпения, и она взорвалась давно сдерживаемым смехом.

— Ох, Боже мой, ох, ох, Боже мой! — повторяла Наденька. — Вы меня совсем… Я не могу… И ваши туфли тоже… Ведь они закрашены чер… чернилами.

— Тушью, — сказал Кравцов, растерянно взглянув на туфли. — Я не предполагал, что получится так смешно…

Наденька закрыла лицо руками и смеялась в ладони, изредка раздвигая пальцы и глядя сквозь них на Кравцова.

— Нет, вы не от мира сего, — сказала она, наконец, открывая порозовевшее лицо. — Никогда в жизни не видела еще таких людей. Я не понимаю совсем, как вам удалось бежать из Советской России.

— Очень

трудно было бежать, — серьезно ответил Кравцов и задумался. Он вспомнил Днестр и темную ночь с накрапывающим дождиком. — Меня чуть не погубил чайник, — все еще задумчиво проговорил он. — Я его повесил на шею. На шнурке, и когда переплывал реку, то шнурок глубоко врезался в тело. Я чуть не захлебнулся.

— Но для чего же вам понадобилось тащить с собой чайник? — удивилась Наденька.

— Я действовал по плану, — сказал Кравцов, наморщив лоб. — Я все продумал тогда, каждую мелочь… Хотя, вообще, не люблю думать о пустяках. То есть и я думаю часто о пустяках, но не о таких, понимаете? И тут все самое обыкновенное… И чайник тоже. Я взял его с собой, чтобы сейчас же, на другом берегу, вскипятить воду. Было очень холодно, начало марта, и я предвидел, что озябну.

Он остановился со своей всегдашней застенчивостью.

— Ну и? — нетерпеливо спросила Наденька уже с подрагивающими губами.

— Я забыл спички, — смущенно признался Кравцов. — Совсем их выпустил из виду.

Внезапно он взглянул на Наденьку: она почти задыхалась от смеха.

— Молчите, молчите! — повторяла она, хотя он и не говорил больше ни слова.

Кравцов ощутил легкую досаду. Неужели все, что он говорил, так смешно? Или она нарочно, из озорства насмехается над ним? Тогда он вообще может уйти, встать и уйти. Но тут же он подумал, что в его досаде нет никакой логики. Правда, он сам почти никогда не смеялся и чувство юмора было ему совершенно чуждо, но он допускал это чувство в других, так как давно уже подметил чрезвычайное разнообразие человеческих характеров. Кроме того, смех украшал Наденьку, этого нельзя было не видеть. Ее лицо словно освещалось солнцем.

— Не обижайтесь, прошу вас, — сказала Наденька, поняв с чисто женской чуткостью все, что происходило теперь в душе Кравцова, и перестав смеяться, хотя в уголке ее рта еще застыла легкой морщинкой сдерживаемая улыбка. — Такая уж я смешливая от рождения, — добавила она, словно извиняясь. — Меня и в гимназии все называли волчком.

Она умышленно сдвинула брови, чтобы казаться серьезной.

— Я понимаю… Да, я понимаю, — быстро проговорил Кравцов. — У меня был товарищ по гимназии. Некто Стадников. Замечательный оригинал! Он смеялся за каждым словом… Представьте себе, он смеялся, даже когда ему ставили плохую отметку…

Наденька с недоумением взглянула на Кравцова.

«Неужели и он умеет показывать зубы?» — подумала она.

Но лицо его было невозмутимо.

— А однажды его пребольно поколотили. И он все же смеялся…

Брови Наденьки сдвинулись уже на самом деле. Она густо покраснела.

— Вы меня, очевидно, не так поняли, — почти надменно сказала она. — Меня называли подруги волчком за веселость, а вовсе не за… Ведь ваш приятель был, очевидно, дурак, не правда ли? — вдруг резко заключила Наденька. — Впрочем, откуда мне знать? — добавила она с едкой усмешкой. — Может быть, вы и меня считаете чем-то вроде вашего гимназического друга?