Кандалы

Скиталец

И так далее в этом роде, почти насмешливо, но с патриотическим подъемом обличали мужиков помещики и земские начальники, неожиданно появившиеся на мужицком банкете.

Мужики хотели возражать и только тут заметили, что их обходят, не дают говорить, заставляют молча слушать разговоры их исконных врагов.

Миллионер-«крестьянин», говоривший от их имени, постепенно оказался на стороне помещиков, повторяя свою излюбленную тему о народном пьянстве как причине бедности крестьян.

По залу заседания пополз негодующий шепот, который, все возрастая, перешел, наконец,

в общий гул и возгласы:

— Что же это такое? Не дают говорить!

— Записывались мы, а говорят «они».

— Не хотят нас слушать да и не хотят, чтобы мы говорили!

— Зачем же нас согнали-то сюда!

— Заставили приехать из деревни, чтобы выслушать нас, а сами рот затыкают!

— Не соблюдают очередь!

— Непорядок!

— Незаконно!

И даже кто-то крикнул громче всех:

— Это — мошенство!

Никто не мог ожидать, чтобы сельскохозяйственное заседание обратилось в такой бунт; учредители собрания перетрусили — еще нагорит сверху за такое заседание!

Председатель пошептался с членами президиума, позвонил в колокольчик, но шум не прекращался.

«Его сиятельство» кричало срывающимся голосом:

— Объявляю заседание закрытым и прошу разойтись!

— Не желаем расходиться! — отвечали ему.

— В таком случае… — заикаясь и бледнея, кричал предводитель, — в таком случае, господа…

— Мы не господа! — прерывали его раздраженные участники банкета.

— В таком случае… это будет уже не законное заседание, а… частное совещание!

Но мужикам было наплевать на эти формальности: пусть будет вместо заседания — совещание, лишь бы дотолковаться!

Председатель и члены президиума повскакали из-за стола и хотели было попросту убежать из зала, но в дверях как раз огромной толпой стояли мужики: неловко стало пробираться сквозь толпу, да и страшно: пожалуй, еще и не пропустят, а если пустят — улюлюкать будут!

Воротились опять за стол.

Мужики снова заняли скамьи и началось «частное совещание».

Вот тут-то и поднялся Лаврентий.

В зале зазвучал его глубокий, ровный, хорошо слышный, спокойный голос:

— Вот, господа, — обратился он к зеленому столу, — здесь много говорили о том, что вся наша беда бывает оттого, что мужики вино пьют. Правда, в вине ничего хорошего нет, и пить его помногу не следует, а лучше и совсем не пить, но — я так думаю — не только от одного вина плохо нам! Говорили еще, что мы, мужики, ничего не хотим, кроме земли. Говорившие так сильно ошибаются: не только земли хочется нам! Нам — жить хочется! — Он посмотрел на удивленных этими словами господ своим глубоким, на этот раз печальным взглядом и продолжал с подкупающей искренностью: — Счастья хочется, жизни, света! Ведь и мы — люди тоже! А ведь мы не видим радости, не знаем счастья! Поймите же когда-нибудь, мы хотим жить человеческой жизнью!

Никто из собравшихся — в том числе и крестьяне — не ожидал, чтобы простой, обыкновенный, малограмотный мужик мог заговорить таким языком. Более господ удивились его земляки и знакомцы, никогда не слыхавшие, как говорит Лаврентий из Займища.

Все мужики обернулись к нему и удивленно смотрели

на это — многим знакомое — большое умное лицо с крупными чертами и особенным глубоким, печальным взглядом.

Когда после него заговорили дворяне и стали отвлекать собрание в сторону и когда терялась в мелочах главная, основная мысль — опять вставал Лаврентий и возвращал к ней собрание. О председателе и членах президиума все забыли. Они, огорченно и растерянно, молча сидели, ненужные, за председательским столом. Было очевидно, что на самом-то деле председательствует Лаврентий.

Ему невольно подчинилось собрание, к нему адресовали свои речи дальнейшие ораторы, и за ним тотчас же пошли мужики.

Лаврентий говорил о земле.

Понятно, такой банкет и такое частное совещание ни к чему особенному не привели, но с них началась известность Лаврентия. Когда крестьянские депутаты возвратились домой, слава о нем пошла по всем восемнадцати волостям, откуда были собраны выборные.

На первом же волостном сходе в Кандалах по поводу поездки на банкет Лаврентий опять сказал большую речь, в результате которой сход постановил закрыть в Кандалах казенную винную лавку.

И тотчас же от акцизного чиновника последовал куда следует донос на крестьянина Лаврентия из Займища как на человека подозрительного и политически неблагонадежного.

Таковы были первые результаты мужицкого банкета, за которым последовали более крупные события.

V

Ссыльный писатель Клим Бушуев поселился вместе с Вуколом у Неулыбова. Дом этот был когда-то двухэтажным, но после давнишнего пожара остался только каменный низ, который кое-как покрыт был тесом, отчего принял жалкий, смешной и печальный вид.

Клим и Вукол, встретившиеся так неожиданно, занимали две комнаты, представлявшие парадную часть дома, обставленные старой мягкой мебелью — остатком былого богатства. Каменные стены, вместо обоев выкрашенные в темную краску, неумело выстроенные, выделяли мутную влагу, которая текла по ним тихими слезами: дом словно плакал о былом. Хозяева занимали комнату рядом со столовой.

Федор Неулыбов выглядел тридцатилетним человеком, с преждевременной сединой на висках коротко остриженной головы, с резкими складками горечи у рта и добродушно-одутловатым лицом с реденькой черной бородкой. Видно было по лицу его, что немало соленого хлебнул этот незадачливый человек за годы своих скитаний.

Ходил дома в серой блузе и высоких валенках. Двор дома был пустынен, ворота полураскрыты, из хлева выглядывала тощая деревенская коровенка. Больше никакого хозяйства у Неулыбова не было. Работы по агентству — почти никакой. Целыми днями изнывал Федор от безделья. Подвернувшиеся квартиранты оказались большим подспорьем в его жидком бюджете и, кроме того, невольно развлекали своего хозяина. Жил Федор Неулыбов на свете как бы нехотя, не ища в своей жизни какого-либо смысла. Жил мечтой о возрождении, о том времени, когда кончится аренда мельницы и сада в уплату долга, а настоящее с его тусклым бездельем и постоянным безденежьем вызывало в нем лишь скуку, тоску и озлобление.