Кандалы

Скиталец

Но Лаврентий своевременно подготовил родную деревню к мирному приему военных гостей. Убедившись, что в деревне нет беспорядков, и даже ни одного пьяного человека, так как винная лавка закрыта, казаки, переночевав, спокойно уехали обратно.

Между тем летом прошел слух о вооруженном восстании матросов севастопольского флота на броненосце «Потемкин», а осенью частичная забастовка в Москве, поддержанная рабочими Петербурга, молниеносно переросла в великую всероссийскую. Шестнадцатою октября этот могучий жест рабочего класса, ужаснувший царя и правительство, стихийно остановил жизнь страны.

В это

время Петербургский Совет Рабочих Депутатов выпустил «финансовый манифест», призывавший население не вносить государству никаких платежей, вынимать вклады из сберегательных касс и банков, чтобы оставить правительство без денег.

На другой день, в противовес манифесту Совета Рабочих Депутатов, вышел царский манифест, обещавший конституцию, Государственную думу и политические свободы. Казалось, что правительство пошло на уступки, словно хотело сказать: «Какую еще революцию вам нужно? Вот вам свобода, конституция, Дума — неужели не довольно? Не должен ли народ пойти мирным путем за царским манифестом? А для тех беспокойных людей, которые все еще хотят революции, не пора ли начать „успокоение“?»

Но всероссийская забастовка рабочих росла, обещаниям царского манифеста почти никто не верил, а крестьянам не нравилось отсутствие «земли» в манифесте. Аресты продолжались, вопреки объявленным свободам. Известный успокоитель, генерал Трепов, отдал войскам знаменитый приказ: «Патронов не жалеть!» Вместо обещанных уступок началась борьба с народом.

* * *

В приволжском городе, к которому тяготели восемнадцать приволжских волостей, впервые состоялся объединенный митинг рабочих и крестьян.

На окраине города, на обширной, так называемой «сенной», площади, окрестные крестьяне и прежде съезжались в базарные дни, но теперь пешие и конные путники текли из деревень непрерывным потоком. Телеги с выпряженными лошадьми и поднятыми оглоблями окружали площадь наподобие баррикад. Вместе с массой железнодорожных, заводских, фабричных рабочих, а также рабочих всех мелких мастерских города собралось не меньше двенадцати тысяч человек: вся площадь битком была покрыта народом. На трибуну, сменяя один другого, выходили молодые люди в рабочих блузах и, надрывая голос, выкрикивали изо всей силы своих легких пламенные речи:

— Правительство царским манифестом пытается удержать волну революции! Мы расцениваем манифест как лживое обещание, как пустую бумажку, которая на деле ничего не значит!.. Мы не хотим мира с самодержавием! Да здравствует всеобщая всероссийская забастовка, Совет Рабочих Депутатов и вооруженное восстание!

Это была рабочая молодежь, воспламененная наплывом потрясающих событий: что это, как не начало революции?

— Кровь наших братьев требует отмщения! — взывали к народу молодые. — Пусть расстрел девятого января будет последним злодеянием самодержавия!

— Мы должны быть готовы! Не платите податей и налогов! Пусть царская казна останется без копейки…

Наконец, на трибуну поднялся пожилой рабочий с продолговатой каштановой бородой, в суконной темносиней блузе.

В толпе засветились дружественные улыбки:

— Альбрехт!

Он заговорил спокойно, медлительно, негромким, но ясным голосом. Огромная аудитория не вся смогла бы услышать его, если бы не наступила внезапная

тишина: все как бы на лету подхватывали его отрывистые фразы: [25]

25

Использована прокламация РСДРП 1905 г. (Прим. автора.)

— Вставай, рабочий!.. Час борьбы настал!.. бросай работу!.. пусть станут мастерские! пусть не дымятся трубы фабрик и заводов! пускай не ходят поезда, смолкнет станок, станут типографии, швея бросит иглу и грузчик свою многопудовую ношу!.. Устроим праздник! Но это будет не праздник отдыха, а праздник битвы с врагом рабочих — царем, убийцей народа!

Мы, рабочие, боролись и прежде: нас тысячи легло под пулями царских солдат и жандармов, нас много и в тюрьмах и в ссылке погибло, но мы сделали то, что казалось невозможным: мы — сплотились! Рабочие долго боролись, но они все еще верили в царя: теперь, после девятого января, — эта вера рассеялась вместе с дымом выстрелов, заливших улицы царской столицы кровью боровшихся рабочих. В Одессе и Лодзи, на Кавказе и в Риге мы боролись за оружие и показали, что рабочее восстание возможно! — Вас мало, — говорили нам, — а крестьян миллионы, без них вы ничего не сделаете!

Но мы борьбой своей ободрили крестьян, и вот — когда закипело море рабочее — заволновалось и мужицкое море!

Войско шло против нас, солдаты нас расстреливали, а малодушные нам говорили: пока войска не на нашей стороне — нельзя бороться! Но вот красный флаг революции поднялся над черноморской эскадрой, вот уже матросы и солдаты в Одессе и Лодзи дружно, рука в руку с рабочими, идут на борьбу за народное дело!

…Все тише и тише становилось на площади: многотысячная толпа словно застыла, как бы перестала дышать; по отрывочным словам и тону оратора, по коротким, скупым его жестам угадывали заранее, что он хочет сказать дальше.

— Мы боролись, напрягая все наши силы: для нас невозможны были собрания — мы силой и смелостью добыли себе право собираться! Вы сами сейчас видите, в каком количестве собрались на эту площадь!.. Многотысячные собрания идут теперь по всем городам!

От Варшавы до Амура, от Урала до Кавказа одна за другой встают армии рабочих — готовятся к бою!

Прежде мы были разъединены, боролись вразнобой, нас били по частям.

Нам говорили: нельзя еще бороться? Если бы одновременно — тогда другое дело! Недостаточно, что забастовка всеобщая, она должна быть всероссийская! Но сделать ее всероссийской можно только борьбой! Уже двадцать семь дорог остановились! В Петербурге и Москве всеобщая забастовка!

Из деревень — кто пешком, кто на телеге — стекаются к нам окрестные крестьяне! Объединимся же вместе для дальнейшей одновременной борьбы! Наши заводы, фабрики и мастерские — встали! Наша дорога от Волги до Сибири — встала!

Пусть же кто-нибудь из пришедших сюда крестьян скажет: с нами они или не с нами?

Он повернулся и медленно, вразвалку, сошел с трибуны под грохот аплодисментов многих тысяч сильных огрубелых рук.

Когда все стихло, на трибуну поднялся широкоплечий чернобородый мужик в поддевке.