Кандаурские мальчишки
Шрифт:
— Дурак. Ты же испугаешься. Он кинется на меня, а ты, как заяц, тикать.
— А! Гляди-кось, какой храбрый.
— А если испугаешься, так не разглядишь да и меня вместо бандита по черепку трахнешь.
— Хватит болтать-то, — перебил Шурка. — Вы думаете, он снова будет подкарауливать? Как бы не так. Он теперь упрячется, ровно крыса… Мать, говоришь, взяла нож-то?
— Взяла. Хочет тётке Дарье показать.
— Значит, сыщут, раз фамилию нашли, — уверенно произнёс Шурка.
— Тим, — повторил вдумчиво Петька. — В соседней
О Граммофонихе мы позабыли. Тут было не до тыквенного пугала, когда такое творится.
Бандит в деревне! А мы шляемся допоздна. Может, он давно охотится за нами? Может быть, мы не раз проходили мимо него, спрятавшегося где-нибудь за плетнём? Может, он потому только и боялся нападать, что нас было много? Что же это такое?.. Откуда? Не напутал ли чего Колька? Не приснилось ли ему?
Дед Митрофан, когда мы рассказали ему о новом происшествии, хлопнул по коленям и неожиданно принялся ругать себя:
— Старый пень, а! Как есть, лишился рассудку. Ночью-то я спал. А ведь могло оборотиться в бедствие. Коровы-то спят открымши! — Дед вдруг спохватился и засеменил к коровьему стаду под навес считать скотину.
Мы выгнали овец.
За ночь небо не расчистилось. Воздух был сырым и прохладным. Таёжные дали, не расцвеченные солнцем, серели однообразно. Всё сулило непогодь, всё навевало тревогу.
Разговор не клеился. Мы чувствовали, что сейчас в правлении распутывают преступные следы и что к вечеру всё, наверное, выяснится окончательно. Поэтому хотелось, чтобы день пролетел быстрее, хотелось подтолкнуть его, как буксующую машину. Но он не спешил.
Мы долго топтались у зарослей на памятном месте, где была зарезана Хромушка. Сохранились даже пятнышки крови на траве — дождя-то не было. Заходили в тальник, в котором укрывался злодей, топча ветки. Но гибкие молодые талины успели выпрямиться, и ничто не говорило о том, что здесь был человек.
Домой погнали овец раньше — не терпелось.
На скотном дворе нас поджидала тётка Дарья и Аксинья, мама и дядя Андрей — милиционер. Мы поняли, что начинается нечто неслыханное до сих пор. У дяди Андрея на боку висела кожаная кобура. Она часто болталась у него на поясе и всегда пустая, как осенняя скворечня. Мы даже думали, что нету у дяди Андрея никакого оружия. Но сейчас из застёгнутой кобуры торчал серый затылок револьвера.
— Загоняйте, — поторопила тётка Дарья, видя, что мы растерянно остановились. — Только тихо… Загоняйте и заходите в сторожку.
Овцы без особого желания лезли в свою кошару. Лишь забегут во двор — тотчас рассыплются по всем углам: и в конюшню, и в телятник, и под коровий навес. Обычно мы орём на них. А тут действовали бесшумно, да и сами овцы будто понимали, что не время сейчас для капризов.
Подождали, пока Шурка запихал засов. Пошли.
— Саньк, а как ты думаешь, заряжен у дяди Андрея наган, а?
— А то как, — ответил вместо Шурки Петька Лейтенант. —
— Сколько?
— Ы! Сколько… Да уж не мало.
— Вот и не знаешь…
— Я-то!
Спор оборвался. Мы вошли в сторожку. Все стояли, кроме деда Митрофана и дяди Андрея. На дяде Андрее был милицейский китель, усыпанный остью — пшеничными усиками. Под расстёгнутым кителем — майка с двумя дырками. Брюки простые, с заплатой на одном колене.
— Устали, работяги? — спросил дядя Андрей.
— Не-ет, — как-то не сразу ответили мы.
— Вижу, что нет, языки вон еле ворочаются.
— Это так, это… — Мы глотали слюну.
— Вы спокойней, спокойней, а то от вас никакого толка не добьёшься.
— Вы не бойтесь, — сказала тётка Дарья. — Дядя Андрей хочет…
— Погоди, Дарья, я сам… Вот ты, Колька, скажи, тот дубина, тот гражданин, как он, что-нибудь говорил?
— Нет. Ничего не говорил.
— М-да…
— А может, он что спрашивал? — вмешалась тётка Дарья.
— Да погоди ты, Дарья, я сам. Тут надо по порядку…
— Ты уж, Дарья, не лезь, — шепнула тётка Аксинья.
— Так… А может, он всё-таки что спрашивал? — продолжил опрос дядя Андрей.
— Нет. Он молчал. Он меня тискал, обшаривал и молчал.
— Вот ведь паразит, молчком действовал… А как он ростом, высокий или поменьше?
— Я не приметил. Темно было и… никак.
— Ну, а всё же, как он из себя?
— Тяжёлый, — нашёлся Колька.
— Хы… Все мы тяжёлые, а вот который из нас твой благодетель, вот это — штука… Ну, а ещё чего он делал?
Колька задумался, а потом ответил:
— Сопел и кашлял.
— Кашлял?
— Кашлял. Пылища поднялась, и он закашлял.
— Пылища, говоришь? Ладно… — Дядя Андрей сжал в кулаке нож, встал и коротко сказал: — Нашёл, бабы! Это — он!
Наверное, о «нём» уже говорили взрослые между собой и желали лишь уточнить, «он» ли это в самом деле. И теперь они, видно, уточнили.
— От сволочь, — выругалась тётка Аксинья.
— Ну, что ж, Андрей, всё ясно, — сказала мама.
— А ведь больной-больнёшенек, — сказала тётка Дарья.
— Иде дупло, там и зло… Этак народ-то судит, — подал голос дед Митрофан.
— Да-а, — протянул дядя Андрей.
Мы ничего не понимали. Вернее, понимали, что «он» уже найден, раскрыт, но кто этот «он» — было не ясно.
— Дядя Андрей, а кто ж это? — спросил Колька.
— Кто? Скоро узнаете… А как вы насчёт того, чтобы помочь милиции?
— Насчёт этого мы вполне, — ответил Петька Лейтенант.
Дядя Андрей глянул на Петькину пилотку с железнодорожным крестиком и с лукавинкой проговорил: