Кандибобер (Смерть Анфертьева)
Шрифт:
– Не возражаю, - ответил Вовушка.
– Но ты можешь меня называть и с приставкой "фон".
– Побывал?
– Недолго, совсем недолго. А я уже начал забывать твой голос.
– Это нехорошо, - заметил Анфертьев.
– Нельзя забывать голоса родных и близких. Как поживает испанский меч?
– Ничего. Висит, улыбается. Скучает по Толедо. Он тебя помнит, чем-то ты ему понравился. Что Танька?
– Нормально. Спасибо. Леших рисует, кикимор, недавно вурдалака изваяла.
– А красавица жена?
– Спасибо.
– А сам?
– Спасибо.
– Старик,
– спросил Вовушка.
– Случилось? Ничего. По тебе маленько соскучился.
– Темнишь!
– В наши края не собираешься?
– Собираюсь. Через неделю.
– Ну, давай! Посидим, поокаем. Хорошо?
– Хорошо-то хорошо, да чует мое сердце, что ничего хорошего. А?
– Нет-нет... Полный порядок.
– Вадим Кузьмич уже жалел, что позвонил.
– В общем, пока... Будь здоров...
– Стой!
– закричал Вовушка.
– Дай трубку Наталье! Хочу говорить с Натальей!
Вадиму Кузьмичу ничего не оставалось, как взять аппарат и потащить к столику Натальи Михайловны, благо длина шнура позволяла. Он поставил телефон прямо на её рукописи, рядом положил трубку.
– Вовушка, - сказал он.
Разговор был недолгий, стремительный. Вовушка выразил свою радость слышать столь приятный голос. Наталья была счастлива узнать, что у Вовушки все в порядке, на его вопрос о муже, не задумываясь, сказала, что у Вадима Кузьмина дела идут неплохо, он влюбился, и, похоже, всерьез.
– Ну, тогда у него в самом деле полный порядок, - улыбнулся Вовушка и тут же застеснялся, сообразив, что говорить жене такие слова не совсем хорошо.
Наталья Михайловна бросила трубку на рычаги, отодвинула телефон и снова углубилась в бумаги. Когда Вадим Кузьмич попытался что-то сказать ей, решив, что глаза его приняли нормальное выражение, та сунула ему в руки телефон и сказала, не отрываясь от бумаги:
– Сгинь!
Вадим Кузьмич послушно отнес телефон в прихожую, потом прошел в спальню, разделся с некоторой острасткой, боясь, что на нем остались криминальные следы недавней встречи со Светой. И отправился в ванную. Пока упругие струи разбивались вдребезги о плечи, о голову, у него состоялся разговор с Квардаковым. Тот сам начал, и Вадиму Кузьмичу ничего не оставалось, как втянуться в неприятную беседу.
"Скажи, Вадим, почему именно меня ты решил принести в жертву?" спросил Квардаков обиженно и недоуменно.
"Мне кажется, Борис Борисович, что вы как раз тот человек, про которого никак нельзя подумать..." "Другими словами, ты топишь меня потому, что уверен - я не утону?"
"Можно сказать и так".
"Ты ошибаешься, Вадим. Тонут все. И потом, чем бы все ни кончилось, мне предстоит пройти через заключение, допросы, через подозрения и насмешки - это все за что?"
"А кого бы вы предложили?"
"Если уж ты решился на этот Кандибобер, попытайся сделать так, чтобы ни на кого не падало подозрение".
"Тогда виноватой окажется Света. Мне бы этого не хотелось. Когда пропадают деньги, а все вокруг чисты, значит, их взял кассир".
"Но почему я?!"
"С вами все удобнее проделать. Вы, Борис Борисович слишком простодушны, мне легче с вами".
"Но у меня своя жизнь, надежды...
"Не настолько, чтобы все переигрывать. И чего вам, в конце концов, опасаться - деньги-то возьмете не вы! Их возьму я. Мне и дрожать. А истина, истина восторжествует".
"Ага, тебе дрожать, а мне отвечать?"
"Разделение труда, товарищ Квардаков. Кому-то надо быть директором, кому-то фотографом, кому-то принимать позы, а кому-то прыгать с фотоаппаратом. Все, Борис Борисович, все. Отстаньте".
Голос Квардакова смолк, и Анфертьеву стало одиноко. Он включил воду, отодвинул в сторону красноватую штору и посмотрел на себя в зеркало. По ту сторону стекла стоял тощий человек с бледным телом и мокрыми волосами, он выглядел несчастным, и была в его глазах обреченность. Анфертьев улыбнулся, но и улыбка получилась какая-то ненастоящая, будто кто-то сзади подошел и пальцами растянул его рот в стороны.
– Ты ещё там не утоп?
– Наталья Михайловна постучала в дверь.
– Как знать, дорогая, как знать, - ответил Анфертьев, не в силах оторвать взгляд от зеркала.
Однажды Анфертьев испугался того, как легко все у него идет, все стыкуется.
Нет ли в его действиях некой очевидности, которую Следователь установит сразу?
Может быть, уже давно ясна его затея и все только посмеиваются да ждут, когда он раскроет себя губительно и необратимо? А тогда уж вволю посмеяться над бедолагой. Оперативники не смогут даже надеть на него наручники - так их будет корчить от смеха над его тупостью и самонадеянностью...
Но, поразмыслив, Анфертьев решил, что страхи напрасны. Все его действия до того момента, когда он открыв Сейф, возьмет первую пачку денег, совершенно невинны. Подумаешь, поцарапал стол Квардакову, подбросил напильнички в нижний ящик, паркетную плашку слегка потревожил... Ну и что?
Уверившись, что все предыдущее прошло гладко, Анфертьев решился на следующий шаг. Если уж выразиться точнее, то к этому шагу его подтолкнул Автор, прожженный лицедей и провокатор.
Света решила купить швейную машинку, поскольку угнаться за нарядами со своей зарплатой никак не могла. А за модой Света следила, старалась в меру сил следовать ей, но, сами понимаете, возможности её были весьма ограниченны. О чем говорить, если платье сафари из выбеленной мешковины стоило ей примерно месячной зарплаты! Как-то взяв у соседей машинку, она за один вечер сшила себе роскошное платье из двух завалявшихся льняных мешков. Даже фирменный лоскуток встроила в карман. Бухгалтерия ахнула, увидев её в новом наряде, и все почему-то посмотрели на Анфертьева, будто знали наверняка, что такое платье мог подарить Свете только он.
– Вадим, - сказала Света с решительностью, которая обычно выдает неуверенность, - ты должен мне помочь.
– С радостью, - ответил он так твердо, что согласие ещё ни о чем не говорило.
– Как ты себя чувствуешь физически?
– Я?
– Анфертьев так на неё посмотрел, что Света смутилась.
– Да нет, - сказала она.
– Я имею в виду твои способности по переноске тяжестей. Хочу купить машинку, понимаешь... Швейную. Это недалеко. Как ты? Поможешь?
– А рубашку сошьешь?