Каникулы юной ведьмы

Янышев Ренат

— Не наши люди! Одно слово — немчура.

— Ты что, Петрович? — покосился на него папа. — Это не немцы, а норвежцы.

Но папа крестного не убедил, тот только отмахнулся:

— Хрен редьки не слаще!

Я усадила папу и крестного на скамейку, а сама решила пообщаться с аборигенами, чтобы выяснить дорогу к Туманному фьорду. Но не успела сделать и нескольких шагов, как из боковой дорожки выскочил мне навстречу типичный норвежец — высокий и белобрысый дядька. Я напрягла все свои волшебные силы, чтобы он меня

понял, и спросила его, в каком направлении искать нужный мне фьорд и где можно купить открытки с его видами. Однако туземец недоуменно пожал плечами и стал что-то лопотать по — своему. Крестный тут же скептически отреагировал:

— Я же говорил — немчура! Они даже ведьму — и ту не понимают.

Следующим поравнялся с нами негр. Черный-черный, почти как брат нашего лешего. Его и спрашивать-то; наверное, было бесполезно. Я и не стала. Зато, словно из-под земли выпрыгнув, рядом с облюбованной нами скамейкой вдруг обнаружился полисмен. В том, что это полицейский, можно было не сомневаться. Он взял под козырек и что-то спросил. Крестный притворился глухонемым, папа тут же стал кидать камушки в голубей, так что отдуваться пришлось мне. Я, естественно, стала объяснять, что мы здесь ненадолго и самое лучшее, что он может сделать, так это объяснить все насчет Туманного фьорда.

Полицейский тоже, не останавливаясь ни на минуту, бормотал что-то на своем языке, разглядывая деда Кузю, и в глазах его тлело подозрение.

Тогда я решила попробовать, чтобы он нас забыл. Не тут-то было. Он вдруг наклонился и, схватив крестного за руку, поднял его со скамьи. Я решила, что самое лучшее — удрать. Так и сделала.

Как хорошо оказаться в нашем, ставшем родным, уютном доме в Белозере. Только вот полисмену из Осло, наверное, он не понравился. Потому что он тихо отпустил рукав крестного и сел на пол. Папа тут же подскочил к нему и, ловко управившись маленькими ручками, вытащил пистолет из кобуры.

— Это на всякий случай, чтобы не было эксцессов, — заявил он. — И давай, Ника, скорее решай. Не хватало еще только иностранцев начать красть. Что мы с ними делать будем? Да и этот — на фига нам сдался?

Я прикоснулась к норвежцу и перенесла его обратно в Осло. Полисмен так и остался сидеть на земле, а я тут же вернулась в Белозеро. Папа носился по комнате с пистолетом, а крестный, настороженно следя за папиными перемещениями, бубнил и бубнил:

— Отдай пушку, Тимофеич! Отдай, что ли…

Я так испугалась, что папа не там нажмет, что вдруг подскочила к нему, влепила подзатыльник и отобрала пистолет. Прости, папочка, но так надо!..

Я снова вернулась в Осло. Полицейский как раз поднимался с травы. Вокруг него собралось несколько ослов (а может, ословцев или ословитян?), дружно отшатнувшихся при моем появлении. Полисмен увидел меня с пистолетом в руке и снова сел на траву. Но я торопилась обратно и потому,

вручив ему оружие, не стала задерживаться в норвежской столице. Хотя мне стали нравиться внезапные появления на публике.

Дома дед Кузя вовсю утешал папу, устроившегося у него на коленях. Я подошла, чтобы погладить папу по голове, но он стал брыкаться и разревелся пуще прежнего.

— Сам же меня учил, что детям даже близко нельзя находиться рядом с оружием!

— Да-а! — сквозь слезы ответил папа. — А кто тебя учил бить маленьких?

И он снова зарыдал:

— Ну когда же это все кончится?!

Я ничего не могла придумать утешительного в ответ, поэтому выбрала другую открытку и снова перебросила нас в Осло.

Теперь мы оказались на красивой гранитной набережной. Однако здесь было очень ветрено, и мы почувствовали себя не очень уютно, поспешив укрыться в ближайшей подворотне.

— А кстати, — сразу успокоился папа, — там, в этом фьорде, должно быть еще холоднее. Так что вопрос об одежде встает остро. Хотя денег у нас нет. И контакты с местными жителями проблематичны.

— Слушай, Ника! — вдруг оживился крестный. — А ты можешь сделать нас невидимками?

— Наверное, могу, — неуверенно протянула я, — а что?

— Да я подумал, что, ежели найти какой магазин, мы могли бы зайти туда и набрать теплых шмоток. А что?.. Мысль!

Мне тоже показалось, что это хороший выход из создавшегося положения. Но неожиданно воспротивился папа:

— Я своего ребенка всегда учил честности. Воровать — нехорошо.

— Твоими бы устами да мед пить, — съязвил крестный. — А кто в детстве у меня в саду яблоки воровал? Не ты ли с Мишкой?

— Так то в детстве. Кроме того, ты мой дальний родственник. Да и яблоки — это не одежда.

— Ну да! Ежели б корова не давала молоко, то это был бы бык! Ты, Тимофеич, кремень, когда на своем стоишь. А то, что дите продрогнет, заболеет и зачахнет, так тебе наплевать, да? Ты лучше будешь о кармане своих немцев, или как их там, заботиться?

— Не немцев, а норвежцев, — машинально огрызнулся папа.

Но окончательно его добило предложение крестного попользоваться одеждой, взятой как бы напрокат в магазине. А потом можно вернуть ее на место.

— За день-два мы ее и обновить-то не успеем, — убеждал крестный.

В общем, мы уломали папу и пошли вдоль набережной, присматривая подходящий магазин. Редкие прохожие украдкой косились на нас, но вроде в полицию сообщать не спешили. По крайней мере, сирен в воздухе не было слышно. Мы еще и трех кварталов не прошли, как крестный возбужденно зашептал, хотя и так на сотни верст вокруг вряд ли бы кто его понял:

— Бона, стекла сколь. Не иначе, наш магазин. И, гляньте, — за стеклом статуи в шмотках. Ну точно, там даже и не заметят, если мы возьмем. Давай, Ника, делай нас невидимками.