Кантонисты
Шрифт:
Этот постыдный договор продолжался долго; несчастный, наконец, соглашался на 50 розог с тем, чтобы самому считать. Для немца начинается потеха. Первые удары наказанный считает, но, не досчитав и до десяти, начинает кричать и просить о пощаде. Немец хохочет до упаду и заставляет считать с начала. Опять крики и просьбы о пощаде и опять тот же адский смех.
Жизнь кантониста была невыносима, и самым ужасным была не военная муштра, не бессмысленная учеба и даже не плохая пища, а беспредельный произвол начальства. Лишь здесь, в кантонистских школах, начинались для детей страдания, ни с чем несравнимые.
В эпоху Николая I порка была обычным методом воспитания, но в кантонистских школах она превращалась в планомерное и ежедневное истязание.
Но дети страдали не только от жестокого с ними обращения. Если в Петербурге высшее начальство кантонистских заведений крало умеренно и осторожно, то в губернских городах непосредственное начальство школ воровало без зазрения совести. Это обстоятельство и неспособность справляться со своим делом приводили к массовым заболеваниям детей цынгой, накожными болезнями и пр. Сам Аракчеев подтверждал, что каждый десятый кантонист умирает, и каждый пятый — болен.
Генерал Маевский, начальник Старо-Русских военных поселений, ничуть не отличавшийся какой бы то ни было мягкосердечностью, так описывает жизнь подопечных ему маленьких страдальцев: «80 тысяч этих малюток гасли как свечи. Вообще же все имели закоренелую чесотку. Хлеб они получали пополам с песком, а говядину им раздавали как артос, [2] и то не более трех раз в году».
2
Артос — освященный церковный хлеб, употреблявшийся маленькими частицами, около 1 грамма весом.
По заведенному порядку новоприбывших выстраивали в шеренгу во дворе школы и первым делом распределяли по ротам, внося каждого в списки соответственно росту. После этого их размещали по камерам, и каждому отвели кровать с соломенным матрацем, подушкой и одеялом. К каждым 2-3 новичкам прикрепляли по кантонисту из старших, так называемых дядек, которые обучали новоприбывших племяшей поворотам, стойке «смирно», учили как величать начальство соответственно чину каждого, называть их имя, отчество и фамилию. После нескольких месяцев подобной подготовки новички переходили во фронт.
Трудовой день начинался в школе в 6 часов, когда барабаны били утреннюю зарю, после чего следовала команда «вставать». Кто не соскакивал с постели немедленно, с того младшее начальство срывало одеяло, награждая ударами. Живо надев сапоги и шинели внакидку, все бежали к ушатам умываться. Спешили для того, чтобы обтираться еще сухим полотенцем. Последним оно доставалось в совершенно мокром виде. После умывания чистили одежду, сапоги и убирали постели по определенной форме, как было указано дядькой. За малейшую ошибку в уборке постели, если сапоги не блестели или не хватало пуговицы на куртке, дядька, такой же мальчик, бил по зубам, по голове, куда попало. Причесываться не надо было: все были наголо острижены. Затем начинался осмотр. Дядьки осматривали племяшей, а вице-ефрейторы — дядек. Вице-ефрейторов осматривали ефрейторы и так далее по восходящей линии. За малейшую неисправность пускали в ход кулаки. Наказанный вымещал обиду и боль на подчиненном, и только новички не имели кого бить...
Но вот прозвучала команда «на молитву», все поворачивались к иконе и хором пели утреннюю молитву. Потом команда «выходи стройся». Ефрейторы по шнуру выравнивали шеренги, осматривали кровати, тюфяки, подкроватные ящики с личными вещами каждого. Повсюду
От капральства хлеб переходил к ефрейторам и, наконец, каждый кантонист получал свою порцию в общипанном виде и с жадностью съедал ее.
Помимо побоев некоторые проступки наказывались тем, что виноватого лишали утреннего хлеба. Во время завтрака рота стояла вольно, а потому происходил торг снеданками: хлеб клали на ладонь для обозрения; за снеданку брали копейку, перо, иголку, несколько ниток и т.п. После завтрака вызывались те, у которых оказались мокрые тюфяки, и начиналась порка. Наказывал фельдфебель. Виновные были в возрасте 10—12 лет, а потому получали только по 25 розог. К этому времени являлся ротный командир и начинал производить осмотр. Новые придирки: то стоят слишком растопырив ноги, то вид у кого невеселый. Опять розги. При этом придумывали разные пытки, например, виновный должен был касаться руками носков и его били в таком положении, что было особенно мучительно. Затем являлся полковник, начальник школы, замечал пыль, делал выговор ротному, и опять пошли истязания.
После всех осмотров и наказаний начиналось фронтовое ученье, продолжавшееся до полудня. В 12 часов горнист трубил к обеду, и рота строем отправлялась в столовую. В комнате, в промежутке между столами, рота останавливалась, все пели молитву, а затем по барабанному сигналу в один темп отодвигались скамьи и по второму сигналу придвигали скамьи. Рассаживание делалось по тому же правилу, как и во время занятий в классах. Обеденные столы ничем не покрывались и были грязны. 3$ каждый стол в один ряд размещались несколько десятков. На каждые 6 человек миска щей и порция хлеба, нарезанная ломтиками. На принесенный дежурным хлеб вся шестерка набрасывалась как голодная стая волков, и кто был смелее, тот схватит несколько кусков, а смирные и робкие оставались голодными. Щи были из капусты, большей частью порченой, с гнилыми раками, и, несмотря на голод, многие не в состоянии были их хлебать. Потом давали еще по ложке каши. Это меню никогда не менялось. Тарелки, ложки и чашки были оловянные. В ножах и вилках не было надобности. На обед полагались считанные минуты, и не успевали пообедать, как раздавался барабанный бой, по которому надо было моментально встать. Кто этого не делал, того дежурный офицер беспощадно бил.
Во время обеда и ужина воровали хлеб и ухищрялись выносить его разными способами. Из столовой выходили поодиночке. В дверях два солдата ощупывали и обшаривали каждого с головы до ног и, конечно, находили ворованный хлеб: у одного он был спрятан в рукаве, у другого — под мышкой, у третьего хлеб был привязан за шнурок сзади, между сборками шинели, у четвертого его находили под брюками, прятали хлеб за голенищами сапога и т.д. За кражу хлеба давали по 50 и 100 розог. Попавшихся растягивали тут же и наказывали, а если драли слабо, то наказывали и тех, кто бил виновных.
Обедали в две смены. Пища во второй смене была еще хуже, зато начальства уже не было в столовой, и вынос краденого хлеба был менее опасен. Поэтому опытные, жертвуя более жирной кашей, стремились обедать во второй смене, выгадывая на хлебе. Укравши несколько ломтиков, кантонист торжествовал, потому что он их обменивал на бумагу, нитки и т.п. За ломтик хлеба нанимались воду носить, пол подметать, стоять ночью на часах.
После обеда полагался час на отдых. В этот час кантонисты чинили свою одежду, учили уроки, а кто не имел дела, сидел на кровати; разговаривали между собою шепотом, чтобы не разбудить спящих капрала и ефрейтора, которые одни только имели право спать после обеда.