Капелька Солнца
Шрифт:
Всё это мерзко: и новое тело, и вечно недовольный муж, что бывает в добром расположении духа, лишь когда напьется. А так не чурается порой и затрещину дать. От его побоев не столько больно, сколько обидно. И я не пытаюсь эту обиду спрятать. Злюсь. И порой хочется наорать в ответ. Наверное, прежняя владелица этого тела так и поступала. Но мне отчего-то не хочется ей подражать. Впервые я не пытаюсь подстроиться. Не изображаю из себя невесть кого.
Просто терплю. И работу на скотобойне. И этого мужлана, что орёт через слово. В койку ко мне не лезет — и
За тяжёлой работой некогда думать. Некогда страдать. Зато по ночам времени предостаточно. И тогда накатывает тоска. А сон всё не идёт. И я… начинаю себя жалеть. Понимаю, что это глупо и бессмысленно, но оно как-то само собой получается.
И Кай не выходит из головы. И можно ведь вернуться. Бросить здесь всё и просто уехать. Никто даже переживать не станет. Но как подумаю, что он увидит меня такой…
Нет, он, конечно, не оттолкнет. Примет. И домой наверняка привезёт. Но смотреть, как прежде, уже не будет. Не будет обожания, восхищения. Той прежней нежности во взгляде. Как можно питать нежность к этому бесформенному, грубому нечто, в которое я превратилась. Я сама себе противна, а уж ему будет и того сложней. И всё, на что я могу рассчитывать — лишь на жалость.
Я ведь и сама жалею себя, если же это будет делать ещё и он, то это окончательно меня сломает. Не останется больше сил. Чтобы жить. Чтобы верить. Нет, не верить даже, но надеяться, хотя бы самую малость, что когда-нибудь всё переменится.
А уж если узнает, что муж поднимает на меня руку… беды не миновать.
Так прошла неделя-вторая. А я даже письма не написала. Не смогла.
А ведь он ждал. Наверняка ждал. Изводился неопределенностью. И, возможно, затаил обиду. Я знаю, это было жестоко. И совесть грызла изнутри, стоило представить, как Кай проверяет ежедневную почту и не находит там желанной весточки.
Но ведь это моё бремя. Только моё! И он не должен мучиться. Это несправедливо. И, наверное, ещё более жестоко, чем отсутствие писем. Не знаю, откуда пришла эта мысль, но в какой-то момент я вдруг ясно поняла, что лучше оставить всё, как есть. Что я не могу вынуждать его гоняться за мной по всей империи. Тратиться на разъезды. Терпеть чужих людей, что неизменно меня окружают. Заботиться о теле, в котором я оказалась. Каждый раз выкладываться на полную, зная, что всё это временно. Что потом придется вновь начинать сначала.
Это как бег по кругу. Круг неизбежно замыкается — и ты вновь возвращаешься на исходную.
А он должен двигаться дальше. Пусть и без меня.
— Пошевеливайся. Чего стоишь? — раздраженный мужской голос вырвал из мыслей, что стали одолевать меня даже во время работы. Муж больно пихнул локтем, и я зашипела сквозь стиснутые зубы. — Что с тобой творится в последнее время? Совсем безрукая сделалась!
Он вновь ворчал. Ругался. Поторапливал. А у меня пальцы немели на холоде. Движения, и без того неточные, сделались вовсе неуклюжими. И муж раздражался ещё больше.
Потом была дорога. Низкая повозка со скрипучим колесом, в которую я еле забралась.
У прилавков крутились облезлые собаки. Совали влажные носы в тюки со свежатиной. Муж пнул одну под ребра, чтобы не лезла под руку. И та, жалобно поскуливая, отползла в сторону.
Я порой тайком их подкармливала. Бросала куски шкуры или обрубки костей. Но сегодня за мной слишком пристально наблюдали, чтобы я смогла позволить себе такую вольность.
Ещё и хозяин скотобойни пожаловал. Ходил средь рядов и то и дело поглядывал в мою сторону. Видать, надумал турнуть с работы. А мне в кои-то веки было всё равно.
Я раскладывала товар по прилавку. Рубила на мелкие куски. Нож вдруг соскользнул и стесал тонкий слой кожи с пальца. Проступила кровь, а я стояла и глядела, как алая струйка ползет по ладони. Медленно-медленно, будто время замедлило свой ход.
Решительно тряхнула головой и перетянула палец куском попавшейся под руку тряпицы. Кажется, той же самой, какой протирала прилавок. Порез — не повод, чтобы отлынивать от работы. Пусть ранку и печет от боли, а рубить мясо стало в разы сложнее.
— Что там у тебя? — грозный голос раздался совсем рядом. Видимо, моя оплошность не осталась незамеченной. — Безрукая! Совсем нож держать разучилась? Хочешь потерять работу?!
Муж опять наорал. И хлестнул полотенцем по рукам. Ноющий палец стал болеть ещё сильнее. И захотелось заплакать, зарыдать с досады.
Но я себя уговаривала, что осталось совсем немного, что уже полсрока прошло, и нужно перетерпеть еще самую малость. Раньше же выходило и сейчас выйдет!
Уговорила. Вдохнула поглубже и вернулась к работе.
И вдруг голос. Мягкий и знакомый до боли.
— Ну, здравствуй. — А я глаза боюсь поднять. Вдруг померещилось.
Но нет. Он протягивает руку и снимает повязку с пальца. Невесомо касается замерзшей ладони, и боль моментально отступает. И холод тоже. Сердце бьется быстро-быстро, разгоняя кровь по венам.
И шепот, нежный и доверительный, прогоняет прочь все страхи и сомнения:
– Наконец-то я тебя нашёл!
Часть 2.11
Кайрин.
Полгода.
Полгода мытарств и скитаний. Города, сменяющие друг друга. Села и крохотные деревеньки. Неизменные гостиницы, от которых уже откровенно тошнит. И траты, которые я с трудом могу себе позволить.
А пару месяцев назад передо мной и вовсе встал невозможный выбор.
Средств катастрофически не хватало, и дом пришлось заложить. Мне не хотелось его потерять. В нём жила память о детстве, о рано ушедших родителях и старшем брате, о счастливом времени, проведённом с семьей. С Айрель. Тогда я ещё думал, что всё поправимо. Что я легко справлюсь со всеми препятствиями, что встанут на пути.