Каперский патент
Шрифт:
Ближе к полудню двенадцатого (спокойный пасмурный день, ветер слабый с вест-зюйд-веста) единственным спокойным местом на «Сюрпризе» оказался крюйс-марс.
Палубы целиком заполнили команды матросов, занимающиеся подъемом из трюма оставшихся карронад, спуском туда пушек и подготовкой к ночной бомбардировке. Карронады не только стреляли быстрее пушек, создавая в целом еще больше шума, но и на каждую требовалась всего пара матросов, в отличие от пушечного расчета в шесть-восемь человек.
Кормовую каюту заняли капитан, офицеры и старшины шлюпок, уточняя массу деталей, поэтому медики поднялись
В неплотной стае чаек, с трудом работающих угловатыми крыльями против ветра, Стивен почти уверенно узнал сизую чайку, весьма обычную в ирландской части его юности (проведенной в том числе на западе острова, где они во множестве гнездились на холмах и безлюдных берегах), но довольно редкую в этих водах. Он уже собрался поделиться этим наблюдением, как Мартин спросил:
— Как бы вы перевели слово «peripateia»?
— Конечно же, как «обратный ход». Но вы, без сомнения, имеете в виду используемое в драматургии значение, тогда почему бы не сказать просто «перипетия» по-английски? Во французском, разумеется, есть «peripetie», хотя они, конечно, используют его в более широком значении — просто как «превратности».
— Думаю, мне встречалось слово «перипетия». Но едва ли оно используется в современном английском, и не уверен, что оно обогатит Моуэта. — Он передал Стивену маленькую тонкую книжицу, «Поэтику» Аристотеля. — Я обещал перевести это для него.
— Крайне великодушно с вашей стороны.
— Это оказалось бы еще более великодушным, если бы я понимал всю сложность, но увы. В университете я читал «Поэтику» вместе с моим наставником. Превосходный человек, благослови его Господь, ученый с талантом разъяснять и прививать любовь к тексту даже самым вялым умам. С его помощью я уловил и запомнил основной смысл. Но переводить его на английский одновременно точно и живо, переводить на достойный христианина английский — это, боюсь, выше моих сил.
— Насколько я помню странную, будто порхающую с места на место структуру книги и множество технических деталей, это было бы выше и моих сил.
— Меня погубили гордость и опрометчивость. Моуэт рассказал, что собирается написать крайне амбициозную пьесу, «Трагедия морского офицера», по мотивам карьеры капитана Обри, его побед и неудач. Я выразил надежду, что конец окажется счастливым. «Скорее всего, это у меня не получится, — ответил он. — Трагедия должна закончиться несчастьем».
Я извинился, но не согласился, имея за плечами поддержку величайшего авторитета в ученом мире, самого Аристотеля. Хотя трагедия, естественно, имеет дело с поступками великих людей в возвышенной и серьезной манере, она вовсе не обязана оканчиваться несчастливо. Я процитировал строки, которые рискнул перевести, чтобы донести следующую мысль: природа действия в трагедии всегда требует, чтобы масштаб событий был максимально большим, лишь бы не влиять на сюжет, и что число событий, составляющих возможную или необходимую последовательность перехода от несчастья к счастью и наоборот, должно быть минимально возможным. Я предложил Моуэту убедиться, что переход
Две склянки. На «Сюрпризе» смягчили многие тяготы флотской жизни. Ни один офицер или помощник боцмана не подгонял матросов ударами трости или линька. Не нужно было поутру сломя голову устанавливать койку в коечную сетку. Никого не пороли за то, что он последним спустился с реи. Да и вообще народ разгуливал по кораблю легко и непринужденно, болтая или даже жуя табак, если хочется. Но чистоту все же поддерживали прямо-таки брахманскую, вахты и их точная смена оставались священными, равно как и ритуалы приема пищи.
Уже к концу шахматной партии, практически лишив игроков концентрации, внизу началась свистопляска сигнала «Всем к обеду». Стучали бачки и тарелки, по мере того как соленая говядина поступала с камбуза на корму, им аккомпанировал приглушенный грохот кожаных кружек, когда из трюма поднимали пиво. Корабль пока не вошел в «гроговые воды», и экипажу приходилось довольствоваться традиционным дневным галлоном, выдаваемым за два раза. На любящем традиции «Сюрпризе» пиво все еще разливали в высокие кожаные кружки.
Сейчас же барабанщик у якорного шпиля (больше не морской пехотинец, а умеренно одаренный матрос) ударил по барабану для пробы и отстучал собственную вариацию на тему «Ростбифа старой Англии», эквивалента обеденного колокола для офицеров — предупреждение, что обед очень скоро будет на столе.
Они вскочили на ноги. Собирая книги, записи и шахматные фигуры, Стивен признался:
— Я очень благодарен за то, что вы мне рассказали об Аристотеле. Эти слова я или позабыл, или пропустил. Всю книгу я читал по диагонали и с предубеждением — в те далекие дни я предвзято относился к Аристотелю из-за его неубедительных замечаний о птицах и потому, что он воспитал эту безвкусную скотину Александра, такой же источник общественной опасности, как и наш Бонапарт. Но все же Аристотель — величайший мудрец мира.
Стивен спустился в собачью дыру, и пока он там висел на локтях, ища ступнями ванты, произнес про себя: «Сегодня для Джека возможно наступит истинная перипетия. Господи, молю тебя, чтобы его трагедия завершилась счастливо и...». В этот момент добрые руки ухватили его лодыжки, направив их на устойчивую точку опоры.
В кормовой каюте Мэтьюрин с изумлением обнаружил, что Джек Обри ждет его стоя — необычно высокий, угрюмый и строгий, в хорошем сюртуке бутылочного цвета и блестящем свежеповязанном шейном платке.
— Правда, Стивен, ну что ты за тип? — услышал он. — Нас пригласили на обед в кают-компанию, а ты будто только что с брандвахты. Падин, сюда! Позовите Падина. — Когда тот явился, Джек приказал:
— Немедленно побрей и причеши своего господина. Достань его лучший сюртук, черные атласные бриджи, шелковые чулки и ботинки с серебряными пряжками. Он должен быть здесь через пять минут.
Через пять минут доктор был на месте, с тремя небольшими кровоточащими порезами и смущенным видом. Джек стер кровь носовым платком, поправил ему парик и сюртук и быстро отвел в кают-компанию, где хозяева радостно их приветствовали, пока на палубе отбивали три склянки послеобеденной вахты.