Каперский патент
Шрифт:
— Меня ждут, нужно ехать в Виндзор рано утром. Но вот что я вам скажу, доктор. Дайте Обри знать, что, когда он будет в городе, я с удовольствием его повидаю. Мои наилучшие пожелания, и буду очень рад услышать всю эту историю лично от него, когда он приедет в Лондон.
— Еще пять минут, и я бы разозлился, — признался сэр Джозеф, некоторое время спустя вытирая губы. — Я, может быть, даже оскорбил бы королевскую особу. Теперь, Мэтьюрин, если вы не так голодны, то очень обяжете меня, если расскажете всё в деталях, помня о том, что я не моряк.
Слушал он внимательно, присматриваясь к используемым для объяснения хлебным коркам. В конце он вздохнул, покачал
— Как сказал герцог, великолепное дело.
— Думаю, получилась бы превосходная шлюпочная экспедиция, если бы не чертовы канонерки и не стоячая вода. Эти несколько минут позволили команде «Дианы» на берегу и солдатам спуститься к причалу. Иначе мы наверняка смогли бы вывести ее вовсе без кровопролития.
— Бой, видимо, оказался очень жестоким, пока не отцепили сходни. Вы вроде бы не упомянули число потерь, и я забыл спросить, охваченный общим восторгом.
— Никого не убило, но многих ранило, и некоторых — тяжело.
— Надеюсь, вы сами не пострадали?
— Ни царапины, благодарю, но Обри получил пулю в дюйме от позвоночного столба, рядом с седалищным нервом.
— Боже милостивый! Вы мне не сказали, что он ранен.
— Ну, сейчас от раны мало что осталось, хотя она едва не оказалась последней в его жизни. Мы извлекли пулю очень аккуратно, и небольшое входное отверстие заживает, как я и надеялся. Еще у него пара резаных ран, на бедре и предплечье. И они стоили ему половины крови — он столь активно действовал.
— Да что вы говорите, Мэтьюрин! Бедняга, боюсь, он испытывал ужасную боль.
— Во время извлечения пули и незадолго до него было поистине ужасно. Но до этого… знаете ли, люди на удивление мало чувствуют в разгар битвы. Я видел чудовищные ранения, о которых пациент даже не подозревал.
— Что ж, — сказал Блейн, размышляя, — это некая форма самоуспокоения, полагаю. Но смею заметить, потеряв так много крови, он достаточно бледен?
— Его лицо словно из пергамента.
— Так намного лучше. Не считайте меня бессердечным, Мэтьюрин, но бледный герой гораздо более интересен, чем румяный. Его можно перемещать?
— Безусловно, его можно перемещать. Разве я не привез его обратно в Эшгроу, где он теперь медленно прогуливается среди своих роз, опрыскивая мылом тлю?
— А можно ли его потихоньку доставить в Лондон, как вы думаете? Я спрашиваю, потому что мне кажется, сейчас самый подходящий момент представить его взору публики, а еще лучше — взору людей, принимающих решения. Но вы, наверное, думаете, что такое путешествие будет чересчур?
— Вовсе нет. С каретами на мягких рессорах, которыми аккуратно правят на современных дорогах, можно весь путь проехать на мягком сидении. Нет, я держу его почти лишь на одной каше, запретил пить вино, крепкое спиртное и солодовые ликеры, за исключением одной ложки портвейна перед сном, кроме того, он иногда выказывает признаки нервной раздражительности, обычной для выздоравливающих, и в крупных сборищах я не рекомендую ему участвовать.
— Я мог бы ограничиться десятью персонами.
— А я бы дал ему определенную дозу лекарства, гарантирующую благотворное спокойствие, а может, и блестящую речь. И все же до какой степени врач имеет право управлять судьбой пациента в вопросах отличных от чисто медицинских? Возможно, вы позволите мне немного подумать об этом.
Они взяли кофе в библиотеку, и, когда они сели, Стивен сказал:
— Раздражительность больного может проявиться очень рано. Мы видели яркий пример такого в Шелмерстоне. Захваченные корабли отправились в Плимут, где их должны были
Его намерениями было сопроводить «Сюрприз» и указать ему путь к доку, где по приказу порт-адмирала, его должны были починить на королевской верфи. Но матросы, многим из которых предъявлялись различные обвинения, в частности в дезертирстве, не знали этого, и были полны решимости заставить шлюп отплыть подальше. Ни одного из офицеров на квартердеке не было, все они ушли с захваченными трофеями.
Капитан Обри как раз составлял рапорт, но как только услышал шум, выскочил на палубу в осатанелой ярости и заставил их замолчать: «Проклятые увальни... салаги... вас даже на маргейтскую баржу не возьмут... в жизни с вами в море не выйду... каждому по сотне плетей... будь прокляты ваши глаза... чтоб у вас руки и ноги отвалились... содомиты все до единого... вы должны подпустить шлюпку к борту и поднять юного джентльмена на борт по фалрепам... будто бы не знают, что положено королевскому мундиру... шайка каторжников... через час ноги вашей на корабле не будет».
— Они сильно расстроились?
— Вовсе нет. Они прекрасно знали, что им надлежит выглядеть огорошенными, изумленными, шокированными своим увольнением. И они изо всех сил пытались изобразить эти эмоции. Он их все-таки простил и посоветовал тем, кому лучше не показываться в Плимуте, сразу сойти на берег.
— Значит, фрегат чинят на верфи. Что ж, благородно со стороны Фэншоу. Повреждения сильные?
— Мортирный снаряд снес маленькую уборную с левого борта, не больше. Особого значения это не имеет — есть еще одна с правого борта, и ее отсутствие позволит установить некую разновидность крана, очень нужную.
Сэр Джозеф кивнул и после паузы продолжил:
— И все же меня не покидает мысль, что если Обри отправляется сейчас в Южную Америку, как я понимаю, вы собираетесь признать его годным к службе?
— Как только закончим с ремонтом и загрузим достаточно припасов, то он может спокойно отправляться в плавание, особенно с таким помощником, как Том Пуллингс.
— Очень хорошо. Но если он сейчас отправится в Южную Америку, то выйдет из поля зрения публики. Он уплывет в забытье, и даже если победит все французские и американские корабли в этой части света ценой своей правой руки и глаза, то не успеет вернуться домой, дабы извлечь выгоду из своей славы. Если можно так сказать, от общественного признания и его официальных последствий. За два-три месяца ореол славы рассеется. Никогда ему уже не увидеть столь благоприятного стечения обстоятельств. Он упустит отлив!
— И правда, — согласился Стивен, — это крайне серьезное обстоятельство. — Всю морскую жизнь его сопровождали эти слова, в прямом и переносном смысле. Иногда их произносили с такой силой, будто они касались первостепенного, непростительного греха. Фраза приобрела мрачную важность, будто заклинание или проклятие. — Очень плохо, если он пропустит отлив.
К редко используемой столовой сэра Джозефа никто бы не придрался. Пусть и старомодная — орех вместо атласного или красного дерева, но зато и мегере не найти ни пылинки. Двенадцать сверкающих глубоких кресел выровняли по линейке, скатерть белела, будто свежий снег, и отличалась такой же гладкостью — миссис Бэрлоу не допускала складок, чья жесткость так часто портила гладкую поверхность льна. И конечно же, все серебро сияло.