Капитали$т: Часть 2. 1988
Шрифт:
— Это классно! — сказала она и в глазах у нее был восторг, как после «Иглы».
— Нет, серьезно? Ты не считаешь зарабатывание денег чем-то грязным и предосудительным? Скажи, с какой планеты ты прилетела?
Она засмеялась и смеялась долго, искренне и очень весело.
— Знаешь, — сказала она, — мои родители — доценты в сельскохозяйственном. Папа — на кафедре марксизма-ленинизма. А мама — высшую математику читает. Они очень хотели, чтобы я под их присмотром училась в сельхозе, но я твердо сказала — пойду
— Похвально, — сказал я с улыбкой.
— Так вот, папа, когда подвыпьет, начинает рассказывать о том, как сильно он ненавидит то, о чем рассказывает студентом. Плачет. Кричит, что пропала жизнь. Но только когда подвыпьет.
— Это печально, — сказал я.
— Он всю жизнь делает то, его терпеть не может. Так уж сложилось. Пошел по этой колее и бросить теперь невозможно. Это же ужасно, правда? Когда человек делает то, чего терпеть не может…
— Святая правда, — подтвердил я.
Нам принесли шампанское и закуски, мы немедленно выпили, после чего шампанское немедленно ударило нам в голову.
— А здесь классно! — сказала она, осмотревшись. — Часто здесь бываешь?
— Время от времени, — сказал я. — Да, неплохое место…
Она задумчиво посмотрела на меня.
— А я за всю жизнь три раза в ресторане была. Родители говорят, что рано еще… А я думаю — когда ж еще развлекаться, если не в молодости? На пенсии, что ли?
— Да, — сказал я. — Сама посмотри — полный ресторан пенсионеров!
Лера рассмеялась.
— Расскажи о том, чем ты занимаешься! — попросила она.
— Да ничего особенного. Сначала перепродавали всякую мелочь. Потом — видеосалон.
— На ДК медиков? Я слышала что-то такое…
Я утвердительно кивнул.
— Да. На ДК. Потом звукозапись сама собой появилась. А сейчас открыли кооператив. «Куплю дорого — продам дешево».
— Так не бывает, — сказала она с улыбкой.
— Деньги — товар — деньги-штрих. Лекции не забыла?
— Деньги-штрих это прекрасно! — пьяно заявила она. — Хочу как можно больше этих самых денег-штрих!
Я с интересом посмотрел на нее.
— А зачем? Вот что бы ты сделала, если бы у тебя вдруг появился миллион?
— В первую очередь я бы бросила институт, — сказала она. — Вот прямо на следующий день.
— А как же высшее образование? Диплом? — спросил я.
— Нахрен! — сказала она зло. — Это несвобода. Понимаешь? Я думаю, что ты очень хорошо это понимаешь.
— А потом?
— Уехала бы куда-то… Может быть в Москву или Ленинград. Новая жизнь — это же так прекрасно!
Ну, конечно. Мне ли не знать, насколько прекрасна новая жизнь.
— Значит, деньги тебе нужны для того, чтобы жить по-новому?
— По-новому — это значит свободно! — провозгласила она.
Мы выпили за свободу. А потом еще за что-то, я уже не помню. Помню только, что рассказывал, цитируя Гекльберри Финна,
— Никто здесь не счастлив! — пьяно говорил я ей. — Даже с миллионом! И бежать некуда, везде одно и то же. И никому не хорошо! А лучше всего алкашам, которые закинулись и забылись. Потому и сухой закон ввели — никто не должен забываться, никто не должен быть счастлив! Ни в коем случае! Я удивляюсь, что есть еще счастливые люди и их за это не арестовывают и не отправляют в лагеря!
— Привет! — со мной поздоровался какой-то смутно знакомый парень с набитыми на пальцах перстнями и золотозубой улыбкой. Я машинально поздоровался в ответ и удивился слегка — в «Театральном» эта публика почти никогда не собиралась.
— Это кто? — удивилась Лера.
— Какой-то уголовник, — сказал я. — Знакомый знакомого.
Вот не хотелось мне врать ей, даже в мелочах.
— А тот знакомый — тоже уголовник? — спросила она.
Я кивнул.
— Тоже. Но его уже нет.
— Как нет? — не поняла она.
— Совсем нет. Да ну их всех! В такой вечер говорить о всяких пустяках… Лучше пошли гулять!
И мы пошли гулять. А на улице, на свежем воздухе, меня как-то очень сильно развезло.
— Если сейчас появятся дружинники, — сказал я весело, — то мы запросто можем уехать в вытрезвитель!
— Но мы же ничего не нарушаем! — удивилась она.
— Как это не нарушаем?! Мы выпили и приятно провели время. Нам хорошо. Мы почти счастливы, а значит — виновны!
— А у меня бабушка, отцова мама… — сказала она зачем-то. — Старая коммунистка. Ей восемьдесят восемь, ровесница века. В партии с двадцатых годов.
— Это прекрасно! — сказал я с пьяным воодушевлением.
— А сейчас — в церковь ходит, свечки ставит. Покрестилась. Дома у нее все в иконах. Вот как это? Родители говорят, что чокнулась на старости лет… А я не знаю… Может и лучше, что она так… Но с другой стороны — это же страшно, когда человек всю жизнь строил социализм, а к старости вдруг так изменился. Это уже совсем другой человек, получается.
— Ну вот, — сказал я, — ты же говорила, что хотела бы все бросить и уехать… Если бы у тебя миллион был. Правда?
— Правда.
— А твоя бабушка безо всякого миллиона взяла, все бросила и уехала, никуда не уезжая.
— Может быть… — сказала она задумчиво. — Наверное, так и есть, это ты хорошо все объяснил.
— Когда я пьяный, со мной такое бывает, — сказал я гордо. — А бывает еще и не такое…
Потом мы поймали такси, я проводил ее домой и отправился домой, с отчаянием понимая, что необратимо трезвею.