Капитальный ремонт
Шрифт:
— Догадаться нетрудно, — сказал Ливитин, сочувственно кивая головой. — Революция! Панацея от всех зол, начиная с голодного крестьянина и кончая боем на центральной позиции! Как это у вас просто выходит: революция, смена политического строя, новые люди, у… как там его?.. у государственного кормила, — айн, цвай, драй! — и мичман Морозов счастлив: война отложена, флот не гибнет, Россия тоже, мужички каждый день курицу кушают, и по всей территории Российской империи… то бишь, республики — благовоние и тишина. А позвольте полюбопытствовать, Германия с Австрией тоже войну отложат?
Морозов поколебался, но потом упрямо ответил:
— Война или мир — в руках правительства. Новое правительство
Ливитин расхохотался.
— Простите, я с точки зрения узкоисследовательской: вам точно известны причины войны?
— Н-нет…
— И мне нет. Помимо братьев-славян и креста на святой Софии, причины эти известны досконально только людям, стоящим у государственного кормила. А кто у этого кормила стоит — двор ли, парламент ли, — смею заверить, один черт. Кто бы ни стал, ему важно, чтоб это кормило вдоволь кормило. А посему математически точный вывод: будет республика — будет и война, и ваши запоздалые вопли решительно ни при чем. Только к пожару в публичном доме во время наводнения прибавится еще порядочное землетрясение. Вот вам прогноз на революцию в ближайшие дни.
— Сытый пессимизм! — огрызнулся Морозов сердито.
— Не лайтесь. Пустячки — «сытый», когда помирать доводится… Вот вы насчет книжечки господина Семенова упомянули. Читано. В идеалистические гимназические годы читано. И по сердцу резнуто, помню. Смею вам доложить, я на флот из-за преступной к нему страсти пошел: Цусима эта самая сердце травила, полагал флот переделать. Молод, конечно, был, очень это просто казалось. А как двинули меня несколько раз по черепу — примолк. Поищите в архивах под шпицем записку мою об этих эйфелевых башнях. Даже ответа не дали, а можно было мачты сейчас не резать. Насчет крейсеров упомянули? Извольте. В первый год выпуска плантик мною по своей охоте был составлен с исчислением, сколько быстроходных крейсеров с сильной артиллерией для некоторых действий в Балтийском море потребно и сколько кредита на сие испрашивать… Линкоры заместо того строят, «флот открытого моря» заложили линейные крейсера, которым в заливе — что слону в ванне. А плантик, чай, крысы скушали. Впрочем, выговор за это имел: не суйся, мичманок, в адмиральское дело! Но из того, что у меня в голове другие безысходные планты сидят, не следует еще, чтобы ею в досаде о броняшку биться, нет. Я и кулаки теперь жалею. Плантиков не пишу и записок не представляю. Наоборот, в последние годы ушел в разврат мыслей и склонность к эгоцентризму, чего и вам желаю.
Морозов мрачно на него посмотрел и надел фуражку.
— Как слепые щенки, — сказал он устало, — как слепые щенки… Тычемся мордой, сами не знаем куда… Или еще хуже: кто-то тебя за шиворот берет и тычет: в службу, в войну, в смерть… Помяните мое слово: скоро на эту игру желающих не будет вовсе. Дайте только войне народ расшевелить.
— А вы не скулите, — ответил Ливитин, идя к двери. — Малый сбор вон играют, ишь как весело! Пойдем, юноша, в разные места: я на мачту, а вы на дно, в кочегарку… А кстати: вы этот капитальный ремонт в фигуральном виде больше не употребляйте. Двусмысленность получается.
— Какая? — не понял Морозов.
— Такая. Обыкновенная. В оглоблю. Скажите, какая святая наивность! Какой такой капитальный ремонт сверху донизу? Да еще при Греве… Рекомендую: тихая змейка, но ядовитая. Как бы чего не вышло, как боцман Нетопорчук говорит.
— При чем здесь Греве? — опять не понял Морозов.
Ливитин нахлобучил ему фуражку до самого носа и толкнул к дверям:
— Сыпьтесь в кочегарку, механик, это для всех полезнее! Пошли…
Глава одиннадцатая
Сплошное кольцо ржаво-красных барж и шаланд охватывало
С катера «Генералиссимус» выглядел спокойнее; молчаливая сутолока на его палубе отсюда не была видна. Оба крана, нависшие над ним с обоих бортов, еще не работали (команда кончала ужин), а скопление барж само по себе еще не означало той необыкновенной сумятицы, которую обрушило на корабль приказание штаба закончить приемку всех запасов к утру. Где-то в надежной броневой скорлупе секретного ящика лежал нераспечатанный мобилизационный часовик, предусматривающий порядок приемок и категорически отрицающий подобный воскресный базар барж. Но документ не имел еще силы, ибо мобилизация не была еще объявлена.
Такое положение вещей для всякого старшего офицера было бы гибельным. Но Шиянов ценой одновременного появления в разных пунктах приемок, ценой охрипшего голоса и целой пачки вставленных кому следовало фитилей сумел добиться относительного успеха. Угольная погрузка шла, почти не мешая приемке снарядов; капуста и мясо удачно избегали на палубе встречи с торпедами; люди работали с четырех часов утра без отдыха и без смены, и сейчас, после запоздавшего ужина, опять должен был быть сыгран «малый сбор». Таково было ироническое название сигнала, вызывавшего на работу всех, за исключением караула и вахтенного отделения.
«Генералиссимус» стоял, развернувшись курсом вест. За громоздким его силуэтом на небо туго, без складок, был натянут плотный желтый шелк заката, как занавес, скрывающий перестановку декораций на театре военных действий. Балтийское море за ним готовило неизвестное. Возможно, что из Киля уже шла германская эскадра. Возможно, что шведский флот уже соединился с ней в назначенном шифром рандеву [33] где-нибудь на параллели Готланда. Возможно, что удар будет внезапен, без объявления войны, по примеру Порт-Артура. Все было равно возможным и равно неизвестным; желтый шелк западного горизонта был загадочно-пуст и непрозрачен: разведка отсутствовала. Поэтому оставалось только одобрить решение командующего приготовить к бою корабли, не дожидаясь официального объявления мобилизации и первого немецкого снаряда, разрывающего этот проклятый занавес.
33
Условленное место встречи эскадр или кораблей.
Катер огибал корму — единственное место, которое было свободно от барж и шаланд, но которое не могло быть использовано для новой баржи: здесь были оба трапа, парадный правый и служебный левый, ют — место вахтенной службы и каюта командира. Шиянов раздраженно щелкнул пальцами и поднял глаза, стараясь не видеть этой заманчивой, но запретной для погрузок части борта.
Огромный двуглавый орел, приклепанный к броне над длинным медным названием «Генералиссимус граф Суворов-Рымникский», осененный кормовым флагом, воинственно расправлял свои зубчатые крылья и смотрел на Шиянова обеими своими хищными головами. Увидев его, Шиянов нахмурился: угольная пыль за целый день погрузки осела на крыльях орла мелкой черной мукой и резала флотский глаз.