Капитальный ремонт

Соболев Леонид Сергеевич

— Корней Ипатыч, — сказал он укоризненно, — что же это?

Старший боцман, стоявший за его спиной, поднял на орла свое дубленое курносое лицо.

— Сами знаете, вашскородь, приборочки не было… Кончим — приберемся… Вон же аврал какой! До орла ли тут…

— Не годится так, — продолжал Шиянов недовольно. — Неудобно! Катера ходят, адмирал может приехать… Корабль познается в мелочах, Корней Ипатыч, и вдруг — грязный орел…

Эта мысль понравилась Шиянову, и он опять вскинул глаза на проплывающего над головой тусклого, пылью припудренного орла. Именно в этом и шик настоящего старшего офицера — не упускать мелочей! Орел перерастал в некий символ. Корабль лихорадочно готовился к бою, грязь, уголь везде, на палубе какие-то бочки, капустные листья, — не корабль, а рынок. Но если с кормы корабля, изнемогающего от работ, встречает посторонних орел, выдраенный, как для смотра, — всем становится ясно, что грязь

и кабак на палубе — только временное, вынужденное событиями состояние и что корабль этот — настоящий военный корабль с прекрасной налаженностью и с талантливым старшим офицером. Так незначительная деталь — какой-нибудь отточенный ноготь — сразу определяет настоящее общественное положение человека, в каком бы костюме он ни был. Шиянов представил себе, каким успокоительным блеском должен сиять орел во мраке угольной пыли и в грохоте бесчисленных погрузок, и решительно повторил:

— Не годится, Корней Ипатыч, надо послать кого-нибудь!

Корней Ипатыч, однако, запротестовал. Хитрый старик, дослужившийся до кондукторских погон, отлично понимал свои взаимоотношения со старшим офицером. При нем он был правой рукой и на правах престарелой няньки, ворчащей на господ, порой позволял себе жестоко спорить с Шияновым, возражать которому не пришло бы в голову никому на корабле.

— Как желаете, Андрей Васильевич, ваше, конечно, дело. Только, осмелюсь доложить, одна глупость выйдет: вон и солнцу закат, кто смотреть на него будет, на орла-то? Опять же и адмирал. Что он, не видит, адмирал, какая колбаса вкруг? Теперь — люди: где я человека возьму? Сами знаете, хоть пальцем их делай, все в расходе…

Длинная воркотня боцмана никак не соответствовала разбегу, взятому Шияновым с утра.

— Ну, будет! — оборвал он. — Выдраить!

— Есть, — сказал Корней Ипатыч, и было видно, что он так или этак, но от орла увернется. Старый и упрямый дурак! Шиянов отвернулся. Не вдалбливать же ему в голову все глубокое значение вычищенного орла?

Катер проскочил дальше к носу, и новые хлопоты заняли ум старшего офицера. Орел, почти почерневший от прилипшей к нему угольной пыли, остался одиноко грозить в пространство. На желтом шелке заката черный орел выглядел, как на императорском штандарте. Россия встречала невидимого еще врага этим победоносным знаменем.

Замечательная птица прилетела в Россию четыре с половиной столетия назад. Тогда она никак не походила на эту, приклепанную к корме огромного корабля. Геральдика, мудрая наука о гербах, в точном соответствии с характером каждой эпохи изменяла внешний вид этой символической птицы. Когда беспризорный орел только что рухнувшей в Босфор Византийской империи осторожно присел на третьесортную корону Ивана Третьего, подозрительно осматриваясь обеими своими маленькими и придурковатыми головами (новое царство оказалось не из завидных!), — этот геральдический эмигрант далеко еще не был в теле: крылья его были вяло опущены, перья, выщипанные османами, редки, лапы тощи, — дай бог только прокормиться в сермяжьем царстве. И только когти алчно растопырились, обещая приютившему птицу московскому боярству оправдать себя в будущем. И первой добычей затрепыхался в этих когтях Господин Великий Новгород — первая республика, слопанная подрастающей монархией. Иван Грозный привычным жестом воткнул в загривок орла православный шестиконечный крест. От этого удара головы орла хищно вытянулись в стороны — к Сибири и к Ливонии, в сильнейшем желании отколупнуть добрый кусок в хозяйстве первого российского царя. Но загудели крестьянские бунты — и пришлось орлу, как спугнутой курице, скакать с одной царской головы на другую, не особенно разбираясь в родословной. Из этой переделки птица вынесла мудрый опыт, двух корон на головах оказалось мало, и осторожная геральдика напялила на орла третью, сменившую собой шестиконечный крест. Тогда всем стало ясно, что не богом единым жива будет российская держава, но и твердой царевой властью.

В лабазном складе тишайшего Алексея Михайловича орел раздобрел. Под огромной своей короной, как под ярмарочным навесом, он расположился прямым сидельцем бойкой лавки, постукивая по непокорным головам скиптером и крепко ухватив в левую лапу державу, круглую, как медный пятак. Пора было подумать о том, как выбраться из Охотного ряда в Европы. И тогда герольдмейстерская контора впервые подняла двуглавому орлу опущенные крылья. Он опять похудел, но теперь это была уже мускулистая худоба натренированного хищника. Цепь Андрея Первозванного, пожалованная первым российским императором, побрякивала на его сильной груди, когда он вместе с Петром метался от азовских берегов до новорожденной столицы на невских болотах.

Потом он присел на крышу Екатерининского дворца, чистя клювами перья, забрызганные кровью пугачевских восстаний и бессчетных турецких войн. Дворянство окрепло. Оно охотно

предоставляло императрице своих крепостных в бесчисленные рекрутские наборы. Армия напирала на турецкие и польские границы, отодвигая докучную их преграду на запад и на юг и принося из походов на лихо поднятые крылья орла новые гербы покоренных царств.

И тогда из Крыма впервые потянул в Петербург влажный ветер Черного моря. Орел повел одной головой на юг, увидел — и надолго оставил её в этом внимательном повороте, упершись немигающим своим глазом в узкую щель Босфора.

Другая голова тревожно смотрела на запад. Там наполеоновская блокада зажала жирную пуповину, питающую английским золотом младенческий рот российского торгового капитала. Дворянство, как на охоте, замахало краснооколышными фуражками на императорского орла, сгоняя его на новые войны:

— У-лю-лю!..

— Ату его!

И он взлетел, подчиняясь, и приобрел в этом полете тот широкий размах крыльев, который напоминал ему и Европе недавнее надменное паренье над Лейпцигом, Берлином, Парижем и Веной, — распластанный и изящный александровский орел. Геральдика, прислушиваясь к почтительному хору европейских держав, тотчас сменила в его лапах пятак державы и дубинку скиптера на многозначительные громовые стрелы и лавровый венок. На целое столетие престиж молодой русской расы был неразрывно связан в представлении буржуазной Европы с престижем неколебимо сильной, твердо охраняющей современный «порядок» царской власти, и моральная сила России отождествилась с военной силой европейского жандарма [34] .

34

См.: В.И.Ленин. Полн. собр. соч., т.9, с. 151–159. «Падение Порт-Артура».

Однако все же дубинка была привычнее, чем романтические громовые стрелы. И николаевский орел поспешил поднять с Сенатской площади выроненный новым царем скипетр, мокрый от крови восставшей гвардии, и напоминающе занес его над страной, как шпицрутен. Николай Первый исправно кормил птицу сырым мясом из собственных рук; перья её встопорщились, клювы заострились, головы опять вытянулись к черноморским проливам и к Европе, — и никому уже не узнать в этом жестоком, хищном и властном орле-стервятнике флегматичного, откормленного каплуна времен тишайшего лабазника. Камнем, сложив крылья, падает он на восставшую Венгрию, одним ударом приканчивая революцию; широкими кругами ширяет над Кавказом, разоряя гнезда горных племен; хищная его тень покрывает Персию, угрожая английским деньгам, наводнившим персидские рынки. Империя цветет, богатея и ширясь, крылья орла опять вздымаются кверху в нестерпимой гордости самовластья; империя грабит своих и чужих, грабит армиями, дешевым хлебом, водкой, жандармами, мануфактурами, департаментами.

Но колеса истории, скрипя, окончательно сворачивают с древней феодальной дороги, и императорский престол пошатывается на своей исторической колеснице, роняя в страну от этих толчков вынужденные реформы. Ими устилают путь. Орел кровоточит: крымская кампания, первое поражение распухшей монархии… Две головы орла вступают в озлобленное противоборство, помещики и молодая буржуазия царапаются во внутренней борьбе, временами мирясь, чтобы вместе расклевать общего врага, подымающегося внутри измученной страны: революцию. Это последнее мирное занятие вошло в обиходный круг дел царственной птицы. Жирная и громоздкая, подобная новому своему хозяину — Александру-миротворцу, уселась она на империю, от края до края укрыв её своим телом, незаметно для Европы раздирая острыми когтями растущую революцию и костяной улыбкой клювов кокетничая с Францией, подманивающей её золотой крупой франков.

Но, снова согнанный с нашеста криками российских банков, отвыкший летать, разъевшийся на домашних хлебах, круглый орел тяжело и неохотно летит на восток за десять тысяч верст в неверную колониальную авантюру. Порт-Артур! — второе поражение, военный крах, понесенный самодержавием… Ох, годы! Когда ты видел такие годы, черный с золотом императорский орел? Почему геральдика не присвоит тебе новые атрибуты победы — виселицу и нагайку? Новые знамена приютили тебя на своих полотнищах, новая надежная императорская гвардия — «Союз русского народа» — черная сотня купеческих молодцов победно проносит тебя на хоругвях по усмиренным погромами Гомелю, Кишиневу, Белостоку, Седлецу. Черная сотня идет по пылающей России, закрепляя боевые победы Семеновского полка, черная сотня возвращает орлу Москву, Одессу, Кронштадт, Свеаборг, царство Польское, Красноярск, Иркутск и площадь Зимнего дворца. И на башенке его, обращенной к сырым казематам Петропавловской крепости, вновь спокойно и грузно присел вспоенный кровью, мясом вскормленный, зубчатокрылый двуглавый орел, накапливая в острых когтях нестерпимый военный зуд.