Капитан Невельской (др. изд.)

Задорнов Николай Павлович

— Берегу их, как малых ребят, — добавил штурман. — Нежить приходится…

— Линьком, Геннадий Иванович! — подхватил боцман Горшков, тоже получивший письмо и спрятавший его за пазуху. Он не желал выказывать слабости и бежать сразу читать.

Все были взволнованы и денежной наградой, и указом царя, и встречей, и письмами.

— Как, братцы, зимовалось на Камчатке? — спросил капитан, все еще не чувствуя в себе ни былой силы, ни задора.

— Шибко маслено! — заметил молоденький Алеха, желавший угодить капитану.

— Слава богу, Геннадий Иванович, — отвечал

усатый приземистый Козлов. Он за зиму сильно поседел. — Помнили твой приказ! Радуйся, вашескородие, все живы-здоровы!

Невельской радовался, но слабо, как радуется человек после тяжелой болезни своим первым нетвердым шагам.

— Терпели, как велел! — угрюмо подтвердил Иван Подобин — любимец капитана и постоянный критик всех его распоряжений.

— А где же Фомин?

— Я тут! — гаркнул здоровяк матрос с повязанным лицом. Тая дыхание, стоял он позади товарищей. В строй ему не велели вставать, у него распухло лицо, и он вылез на палубу, когда скомандовали разойтись. — Мне письмецо? — с испуганным видом спросил матрос, проталкиваясь. Он широколиц, с маленькими глазками.

— Нет… — Капитан внутренне смутился, что напрасно обнадежил, а матросы захохотали над Фоминым.

— Что такое, думаю, откуда? — сказал тот с деланно смешливым видом. — Никто никогда не писал!

Сегодня он видел, как получали письма товарищи, и, когда его выкрикнули, у него душа замерла. А хотел бы и он получить весточку.

— Ты еще шире в плечах стал! — сказал Фомину капитан.

— Разъелся на берегу! — молвил Шестаков.

Шестаков — самый грамотный и удалой в экипаже, самоучка, перерешавший за зиму весь задачник, подаренный ему капитаном, — не получил сегодня письма. Ему должны были писать из дому на Охотск, он здесь не ждал вестей. Капитан сказал, что был в семье его брата, матроса, и что к ним в Кронштадт приезжала сестра из деревни.

Матросы рассказали капитану, что в Петропавловске зима была славная, заготовляли дрова, потом лед, как провели праздники, как шли оттуда.

— Своя земля! Соленая капуста да цвелые сухари. Рыба еще была — ели досыта.

Как-то странно, словно с обидой сказал это Шестаков. Жесткое решение капитана на самом деле многих задело за сердце. Не думали матросы, что капитан не исхлопочет им зимовку на Гавайях. Там у Шестакова остались знакомые, там славная земля, питание стоит гроши, жить можно было без тоски. Думать не хотелось, что доверия не было экипажу после таких открытий. Неужели боялось начальство, что схватим в Гонолулу «венеру»? Что погибнет дисциплина? Не раз говорили об этом матросы с осени на Камчатке. Но все, казалось, забылось со временем.

Завойко, Невельской и Кузьмин пошли вниз.

— Чего-то кислый наш Геннадий Иванович! — сказал Иван Подобин, когда матросы остались одни.

— Гулял всю зиму, теперь примется за нас! — молвил Конев.

— Теперь первое дело — Амур! — с важностью рассуждал Тихонов, получивший «старшего унтера».

— Аму-ур! — с насмешкой сказал Конев.

Он только что прочел письмо, присланное из пензенской деревни, и почувствовал неприязнь к службе. Конева всегда хвалили,

но он никогда не умилялся начальством и, казалось, никакими торжествами или пламенными речами нельзя было зажечь его крепкую крестьянскую душу.

«Давнули где, что ль, нашего Геннадия Ивановича?» — размышлял Иван Подобин, желавший всегда и во всяком деле додумываться до причин. Без причины человек не мог так осунуться и перемениться взором. Судя по тому, как читали приказ и при каких чинах капитан вернулся — стал первого ранга, — по службе ему везло… «Загадка! — решил матрос. — А может, еще и сам не знает, что и как делать… Эх, господа!»

Матросы заметили новые эполеты и перемену в лице капитана.

— Девки его истаскали за зиму! — при общем смехе добродушно объявил Фомин.

— За новые-то эполеты! Все обмывал их поди! — заметил Бахрушев.

Невельской вошел в каюту. Он вспомнил, как жил в ней, мечтал, надеялся…

— Василий Степанович! — воскликнул Невельской. — А ведь сама судьба за то, чтобы мне идти на «Байкале»! Ни «Охотска», ни «Ангары» еще нет, и бог весть когда они еще выйдут из Охотска.

Кузьмин просветлел лицом. Он уже толковал с Завойко на палубе, пока капитан разговаривал с матросами, и был очень недоволен тем, что «Байкал» пойдет на Камчатку, а экспедиция к Амуру отправится на «Ангаре».

Кузьмин шел в Аян в полной уверенности, что судно пойдет на Амур.

— Со дня на день суда будут! — ответил Завойко. — Ведь на «Охотске» идет ваш десант.

Невельской стал излагать свой план. Он предложил, не теряя времени, идти на «Байкале» на устье. Тем временем подойдет «Охотск», «Байкал» с Амура вернется в Аян, а «Охотск» сменит его и пойдет на Амур.

Завойко не желал мешать делу и не дал воли своим обидам. Он сразу согласился.

Долго говорили, что грузить, когда и как. Решено было сразу готовить судно к плаванию. На день команду отпускали на берег.

Когда Завойко и Невельской поднялись на палубу, чтобы съехать на берег, к борту подошла шлюпка, матросы с рук на руки стали передавать оленьи окорока, свежую рыбу, туеса с мороженой ягодой, бутыль уксуса, любимого матросами. Подняли мешок с горячим хлебом — по приказанию Василия Степановича пекарня работала всю ночь.

По лишней чарке оба капитана назначили всей команде от себя.

На прощанье Кузьмин сказал Невельскому, что среди матросов было много толков, как пойдут к Амуру, — все они давно ждали этого.

Кузьмин знал, что Невельской очень ценил и любил команду «Байкала», что в прошлом году, уезжая в Петербург, принял меры, чтобы ее не расформировали и чтобы на зимовку она пошла, имея все необходимое.

Команда «Байкала» нравилась Кузьмину. Он считал за честь командовать судном, на котором матросы взяты из экипажей «Авроры» и «Ингерманланда». Тут не приходилось кричать. Люди делали все быстро. Экипаж подобран из здоровых и сильных людей. Многие теперь уже унтер-офицеры.

Тем удивительней было для него, что Невельской соглашался отпустить «Байкал» обратно на Камчатку, расстаться со своими матросами, которые так к нему рвались.