Капитан Рубахин
Шрифт:
– Вы только представьте: они заставили полмира с благоговением читать свою собственную, весьма и весьма путаную, историю, как единственную историю божественного промысла! И зачем? – продолжал Гавриил Петрович. – Ведь всё это так и не принесло им желаемого уважения и не избавило от несчастий. Их версию Бога, в основном, приняли, но это вовсе не означало, что приняли их самих.
Они, как известно, постоянно вызывали на свои головы ужасные трагедии. Их постоянно и отовсюду изгоняли и преследовали, не смотря на то, что многие из них были феноменально умны и гениально талантливы.
Вот,
И было этим христианам наплевать, откуда пришло в их соборы и кирхи имя Бога, которому молились десятки поколений их предков…
Наталья никогда вживую не сталкивалась с подобными воззрениями, и они стали для неё почти потрясением. Старик опровергал в её сознании многие исторические постулаты, которые казались фундаментальными. Она даже попыталась робко подискутировать с Гавриилом Петровичем.
– В целом, ваше отношение к христианству мне уже немного понятно, но вы же не станете отрицать, например, объединяющей роли христианской веры в условиях феодальной междоусобицы? – спросила она.
Гавриил Петрович даже обиделся:
– Барышня! – воскликнул он. – Это же и есть самый лживый из всех известных лжеисторических тезисов! Принять его – значит утверждать, что, окрестившись, русские князья и европейские государи сразу стали дружными братьями во Христе и кроткими голубями!
Что тогда прикажете делать с историей бесконечных войн, дворцовых заговоров и переворотов?
Старик снял свои круглые очки, щурясь, тщательно протёр стёкла клетчатым носовым платком и, водрузив их на место, продолжил:
– Что касается Руси – со времён князя Владимира для верхнего сословия, а вкупе с ним – для служилых и торговых людей – принять христианство стало так же важно, как в недавней нашей истории – вступить в коммунистическую партию. Многие крестились из сугубо практических соображений. А простой люд – крестили насильно и очень жестоко.
Христианство, Наташенька, а особенно – с возвышением Ватикана, стало не только сакральным центром власти, но и самым тонким и изощрённым инструментом политики, превзойдя все остальные политические инструменты в их вечном диапазоне: от лести – до предательства, и от золота – до плахи с топором!
Надо ли мне напоминать вам, сколько крови человеческой на всех континентах пролилось по воле или с благословения Святого Престола за последнюю тысячу лет!
Слушая страстные сентенции Гавриила Петровича, Наталья уже боялась каким-нибудь неосторожным замечанием спугнуть его доверие, и она чувствовала, как искренне старику хотелось, чтобы слушательница поняла в его откровениях самое важное…
Потом случилась беда.
Вознесенский, оставив Наталью в хранилище, ненадолго вышел по своим делам. А ей в этот момент позвонили на мобильный телефон из столицы. Связь внутри могучих стен хранилища была неуверенной, и девушка вышла в соседний зал. Увлечённая разговором, она, не больше, чем на десять минут, оставила без внимания открытые железные двери.
Этого времени
Когда всё обнаружилось, Наталья готова была сквозь землю провалиться от горя и стыда. Она с ужасом и отчаянием думала, что её теперь могут заподозрить в соучастии – и это было страшнее всего.
О чрезвычайном происшествии немедленно сообщили в милицию.
Так появился в Наташиной судьбе задумчивый и немногословный сыщик – капитан Рубахин.
Сероглазый, рослый и мускулистый, коротко стриженный, он выглядел бы суровым супергероем, если бы не застенчивая улыбка, которая время от времени проскальзывала в его глазах и уголках губ.
Оценив внимательным взглядом перепуганного и зарёванного столичного искусствоведа, капитан задал ей несколько вопросов и ушёл к другим сотрудникам музея.
Все были очень огорчены и обескуражены пропажей, никто не видел и не мог толком вспомнить ничего подозрительного, но капитан спокойно и методично опросил всех до последнего человека.
Уходя, он не сказал ни слова о своих выводах, просто коротко попрощался.
Уже поздним вечером в гостиничный номер Наталье позвонил взволнованный Вознесенский и, задыхаясь от радости, сообщил:
– Иконы наши найдены, девочка! Целыми и невредимыми! Завтра утром их нам вернут!
От бурных впечатлений минувшего дня Наталья не спала до самого рассвета. Вольно или невольно, но её мысли всю ночь возвращались к задумчивому милицейскому капитану…
Утром иконы не вернули: им предстояло ещё быть вещественными доказательствами до окончания следствия и суда, но Вознесенского вызвали на опознание украденных раритетов, а он, в свою очередь, взял с собой Наталью.
Теперь, пока оформлялся длинный протокол, она смотрела на Рубахина с восхищением и благодарностью. А он этого словно и не замечал.
Витиевато расписавшись, где положено, Вознесенский сразу направился к милицейскому начальству. Он намеревался добиться особого режима хранения для исторических ценностей, либо их замены фотографиями – опасался, что иконы могут быть повреждены по небрежности или по неосторожности.
Девушка и капитан остались в кабинете угрозыска одни.
– Если бы вы знали, как я вам благодарна! – сказала она. – Вместе с этими иконами вы спасли и меня!
Суровый сыщик неожиданно смутился, но очень быстро взял себя в руки:
– Давайте это сформулируем иначе… – улыбаясь, произнес он.
– Как?
– Я отправился искать иконы, а по пути нашёл очень хорошую милую девушку, и эта вторая находка, – Василий слегка запнулся, – мне уже кажется даже важнее …
5. Наталья и Рубахин
Вечером того же дня они встретились в городском парке, неподалёку от музея.
Стоял конец мая, буйно цвела черёмуха. Прохладный вечерний воздух переполнялся горьким и пьянящим ароматом. В парке было так много черёмух, что в эту пору густое черёмуховое зелье незримо растекалось по окрестным улицам и колдовским образом волновало всех здешних обитателей.