Капитан Сорви-голова. Возвращение

Лагун Павел Адамович

– Все это я опишу в своем репортаже из Южной Африки, – на самое ухо Жану проговорил Поль и после паузы добавил, – если только останусь жив.

Их пригласили на кригсраад – военный совет. Из всех трансваальцев на нем должен был присутствовать только Пиит Логаан, имеющий звание фельдкорнета. Остальные, дружески попрощавшись с французами, разошлись по своим постоялым домам. Девет, знакомившись, крепко пожал руку Жану. Тот ответил таким же крепким рукопожатием. Они друг другу явно понравились: худой, жилистый еще достаточно молодой бур и почти совсем юноша – француз, но с настоящим зрелым мужским характером. Девет познакомился и с друзьями Жана: Полем Редоном, Леоном Фортеном и, наконец, Фанфаном. Затем все вошли сначала на террасу, а затем в прохладный холл, освещенный гирляндой свечей в подсвечниках, стоящих по всей комнате: на буфетах и шкафах, на пианино и на зеркальном трюмо. Два подсвечника находились на большом обеденном столе, стоящем в центре холла. Стол был сервирован для ужина. Его украшали бутылки с вином,

консервные банки с тушеной говядиной, бутерброды с бужениной, овощное рагу и вазы с фруктами. Адъютанты генерала провели усталых и, надо признаться, достаточно грязных гостей в ванную комнату, где была уже приготовлена горячая вода, мыло и полотенца. Французы, Поуперс и Логаан умылись и почувствовали себя гораздо бодрее. Комманданту Поуперсу личный врач Девета сделал заново перевязку и примерно через полчаса все оказались в знакомом холле, где на столе уже источали парное благоухание куски поджаренного мяса, политые соусом. Фанфан глядел на пищу глазами людоеда, постоянно сглатывая слюну. Да и остальные присутствующие сильно проголодались. Девет пригласил всех к столу. После молитвы генерал наполнил бокал сухим вином (ничего другого генерал не пил). Все последовали его примеру. Девет провозгласил тост за свободу и независимость бурских республик. Все поддержали этот тост и дружно осушили свои бокалы. Вино легкой волной ударило Жану в голову. Лица сидящих рядом друзей и чуть поодаль – бурских военачальников слегка расплылись, потеряв четкие очертания. На душе стало как-то легко и спокойно. Он в кругу близких людей. Прошли месяцы английского плена и он вернулся, чтобы вновь стать воином свободы и справедливости. С ним рядом, волею судьбы, его старые друзья Леон и Поль и проверенный в боях и лишениях Фанфан. Фортуна опять повернулась к нему лицом. Он молод, богат и по-своему счастлив. Чего еще ему нужно в жизни. Обед между тем вступил в стадию обильного поглощения яств. Вино разрушило последнюю преграду между гостями и хозяевами. Они стали знакомиться ближе, проникаясь взаимными симпатиями. Сорви-голова беседовал попеременно то с Пиитом Логааном, то с Поуперсом, когда, наконец, сам Христиан Девет обратился к нему через стол: – Я хочу выпить за вас, капитан. За вашу храбрость и самоотверженность. Ведь на всех фронтах в прошлом году о вас ходили легенды. Теперь, надеюсь, вы не дадите им утихнуть? – Я приложу к этому максимум усилий, генерал, – сказал Сорви-голова и чокнулся с Деветом бокалами. Все тоже выпили и немного охмелели. Началась перекрестная беседа, в которой не участвовали только Леон и Поль, которые не знали африкаанс. Леон Фортен сидел молча, держа на коленях свой саквояж с буссолью и рукописью Жана внутри. Поля после выпитого стало клонить ко сну и он начал клевать носом. Вдруг кто-то из присутствующих на ужине коммандантов вспомнил о генерале Уотсе, сидящем под арестом в одной из комнат особняка.

– Может, пригласим его к столу? – предложил коммандант Поуперс. – Он хоть и враг, но враг благородный. Добровольно отдал мне секретные документы ради жизни своих солдат и офицеров.

– Что же, нужно проявить гостеприимство, – согласился Девет. – Приведите генерала, – обратился он к своему адъютанту, сидящему с края стола. Адъютант поспешно встал и скрылся за боковой дверью и через несколько минут вернулся, сопровождая сухого, жилистого генерала Уотса. Тот застегивал верхнюю пуговицу на своем френче, увешенном орденскими планками. Руки у него были с тонкими холеными пальцами. Уотс остановился возле стола и картинно поклонился присутствующим, но всем своим видом английского аристократа давая понять, что волей случая оказался среди низших по своему статусу и положению людей, словно среди каких-нибудь папуасов Новой Гвинеи. Его взяли в плен эти папуасы, и он вынужден терпеть их присутствие рядом со своей персоной.

– Присаживайтесь, генерал, – дружелюбно предложил Девет, указывая Уотсу на свободный стул, стоящий рядом с Леоном Фортеном.

– Благодарю, – процедил сквозь зубы Уотс и, внимательно рассмотрев сиденье стула, чопорно присел на его краешек. Две молчаливые бурские женщины, прислуживающие за столом, поставили перед генералом бокал и столовый прибор. Одна из них налила в бокал вина. Другая положила на тарелку рагу и мясо.

– Угощайтесь, – снова предложил Девет. – Поверьте, вино очень неплохое, а рагу и мясо просто превосходны. В английском генерале боролись два чувства. Презрение к сидящим вокруг и естественный человеческий голод. Победило второе желание. Уотс пригубил бокал. А затем выпил его до дна. Через минуту-другую его бледное худое лицо покрыл румянец. Генерал, еще немного помявшись для порядка, принялся поглощать рагу, глядя прямо перед собой в тарелку. Опустевший бокал генерала снова наполнили. И почти тут же он опять опустел. Уотс вошел во вкус и даже на десерт съел одно яблоко. Затем закурил сигару и откинулся на спинку стула. Буры тоже закурили свои трубки. Ароматные клубы дыма поплыли по холлу, преломляясь в мерцающем отблеске свечей переливчатыми, туманными узорами. На душе у Жана стало еще спокойнее. Сытный обед его разморил и ввел в какое-то полусонное состояние. Прошедший полный событий день утомил его. Откровенно говоря, хотелось лечь в постель и уснуть крепким беспробудным сном, но за столом возник разговор и Жан даже встряхнул головой, чтобы уловить его содержание.

Беседа велась, в основном, между Деветом и Уотсом на английском языке. Остальные бурские военачальники, видно, его знали плохо и молчали.

– Генерал, – сказал Девет, – вы довольны обедом?

– Благодарю, – ответил Уотс, пуская струю дыма в потолок.

– Тогда позвольте задать вам несколько вопросов, чтобы разъяснить кое-какие сомнения, возникшие у меня при нашем первом знакомстве несколько часов назад. Уотс положил сигару на край пустой тарелки и молча, с высокомерием кивнул. Девет слегка заметно ухмыльнулся в свою бороду, потом разгладил ее рукой и в упор взглянул на английского генерала.

– Вы являетесь личным адъютантом лорда Китченера?

Уотс опять молча кивнул головой. – Он вам поручил доставить в Преторию стратегический план окончательного разгрома войск генерала Луиса Бота, разработанный генеральным штабом? Уотс снова кивнул головой. – Вы, естественно, понимали, какой это важный документ и как нежелательно, чтобы он попал в наши руки. Но он попал. И вы отдали его добровольно. Почему?

Уотс отвернул лицо от пристального взгляда Девета.

– Я вынужден был это сделать в связи с угрозой применения насилия против моих солдат и офицеров, находившихся в поезде, – негромко сказал генерал и чуть заметно усмехнулся. Сорви-голова заметил эту усмешку. Возможно, заметил ее и Девет.

– Но вашим людям ничего не угрожало. Мы не собирались их расстреливать, – в разговор вмешался коммандант Поуперс. – Но я-то об этом не знал, – резюмировал Уотс и снова затянулся сигарой, явно удовлетворенный. Но все его поведение показалось Жану Грандье неестественным. Каким-то фальшивым, несмотря на простую логику генеральских рассуждений. Это, видно, чувствовал и Девет. Он несколько минут молчал. Затем снова обратился к Уотсу:

– Если вы, генерал, сказали нам всю правду, в чем я очень сомневаюсь, мы намерены предложить вашему командованию обмен вас на нашего генерала Принслоо, взятого в плен в прошлом августе, но если раскроется, что вы нас обманули…

– Вы меня расстреляете?! – закончил фразу Уотс. – Какой смысл мне вас обманывать? Ведь вы получили подлинные документы. На них настоящие подписи и печати. И существуют они в единственном экземпляре. – Неужели вы, генерал, думаете, что мы настолько наивны, чтобы поверить вам, – ироничным тоном произнес Девет. – Хотя я понимаю логику вашего начальства: буры, неотесанные мужики, легко клюнут на удочку… Они нас, как всегда, недооценили. Уж больно все прямолинейно. Признайтесь, что существовал и другой план. Настоящий. Где же он?

– Я его уничтожил, – после паузы проговорил Уотс. – Так было предписано по инструкции. В случае нападения подлинные документы уничтожить. Так я и сделал, когда поезд попал в засаду. Можете меня за это расстрелять. Но я выполнял свой долг солдата и патриота империи. Уотс сделал высокомерное лицо и отвернулся от Девета, уставившись оловянным взглядом на сидящего рядом с ним Леона Фортена. И вдруг взгляд его изменился. Из непроницаемого в одно мгновение он превратился в испуганный. Пальцы, держащие сигару, затряслись мелкой дрожью. Он смотрел на саквояж, который держал на коленях Леон Фортен. Это было всего несколько секунд. Затем Уотс снова взял себя в руки. Но этих секунд оказалось достаточно, чтобы Сорви-голова понял все. Он поднялся с полной уверенностью в своей правоте. Все сидящие за столом повернули к нему головы. – Господин командант-генерал, – произнес Жан Грандье, – я, кажется, знаю, где находится подлинный план, вернее его копия. Девет молча и внимательно взглянул на Сорви-голову. Тот указал в сторону Леона. Леон удивленно поднял брови. Очнулся от полусна Поль Редон и тоже с любопытством посмотрел на Жана. Уотс, очевидно, только в первый раз разглядел Жана Грандье в форме английского капитана. На лице его появилось выражение растерянности и недоумения, сменившееся ненавистью, когда Сорви-голова сказал:

– Мне кажется, копия плана находится в этом саквояже.

– Почему вы так решили? – спросил Девет.

– Это просто догадка и ее нужно немедленно проверить.

Жан встал из-за стола, подошел к Леону, взял саквояж и при свете свечи стал его внимательно осматривать и ощупывать. И почти тут же радостное восклицание слетело с губ Жана Грандье. Верхняя часть одной из кожаных стенок саквояжа была у самых металлических застежек аккуратно надрезана, образовав нечто подобное кармана. Жан засунул туда руку и извлек большой водонепроницаемый конверт с гербом Великобритании и надписью: "Лорду Китченеру в собственные руки. Совершенно секретно". Все собравшиеся удивленно переглянулись.

– Вот так фокус! – восторженно воскликнул Фанфан.

– Браво, Жан! – захлопал в ладоши Поль Редон.

– У меня просто нет слов, чтобы выразить свое восхищение, – Девет подошел и крепко пожал руку капитану Сорви-голова. – От имени командования обеих республик благодарю вас.

Жан Грандье скромно поклонился. Голова генерала Уотса в отчаянии упала на грудь. Зубы откусили кончик сигары. Она свалилась на пол.

Жан спал почти половину суток в комнате наверху особняка. Им всем четверым отвели эту большую комнату за неимением других, свободных. Но нашим французам было не привыкать жить и вообще в отсутствии всякого комфорта. Мягкие чистые постели показались им райскими кущами, и они нежились в них до середины следующего дня. Обед им принесли прямо в постель те самые пожилые бурские женщины.