Капитан Сорви-голова. Возвращение
Шрифт:
– Красота, – блаженно проговорил Фанфан, – прямо как в гостинице "Националь", – хотя, как известно, юный парижанин ни в каких гостиницах раньше не жил, а жил просто на улице, где его подобрал Жан Грандье.
– Слушай, хозяин, – обгладывая индюшачью косточку, задал Фанфан мучающий его с самого утра вопрос, – а как ты догадался, что эти документы в саквояже? И кто их туда положил?
– Да, Жан, – поддержал Леон, – мне интересен ход твоих умозаключений. Я не предполагал, что у тебя так развита логика. Жан поправил за спиной подушку и блаженно вытянул ноги.
– Собственно, никаких умозаключений не было, – с улыбкой проговорил он. – Как я тогда сказал, была всего лишь догадка. Знаете, как озарение. Я перехватил взгляд генерала Уотса, когда он смотрел на саквояж. Во взгляде был страх. А в чьих руках находился саквояж до того, как попал к нам с Фанфаном?
– У этого самого Бернетта-бандита! – воскликнул Фанфан. – А он украл его в Кейптауне у Леона.
– Как туда были засунуты секретные документы? –
– То-то я помню, как Барнетт ухватился за саквояж, когда удирал от нас, – сказал Фанфан. – Если бы его не подстрелил наш журналист-фельдкорнет, он бы сейчас двигался в сторону Претории, – закончил Сорви-голова.
– Интересно, где он сейчас зализывает свою рану? – риторически спросил сам себя Поль и поднялся с кровати. – Пора начинать боевые будни. Я думаю, здесь нас просто так кормить долго не будут? – Ну пока что мы в лагере буров гости и достаточно почетные, благодаря авторитету нашего Жана, – улыбнулся Леон.
– Но мы прибыли сюда не отдыхать, а воевать, – сказал Жан, – во всяком случае, мы с Фанфаном. А какие планы у вас с Полем, я не знаю. Ведь первоначальный: об отправке меня во Францию, естественно, отменяется. Вы можете возвращаться в Кейптаун. У вас же есть пропуск в оккупационную зону и обратно. Я бы вам советовал уехать. Здесь идет война. Вас могут убить. Марта и Жанна овдовеют. А мне бы очень не хотелось винить в этом себя. Леон и Поль явно призадумались над словами своего друга. И в самом деле, они решили вызволить Жана из английского плена путем подкупа, а вышло, что оказались в центре смертоносного сражения. На их глазах погибли сотни человек. Такое они видели впервые. Их самих чуть не убили. В особенный ужас пришел Поль Редон. Его всю ночь мучили кошмары. По нему стреляли английские уланы. Они же рубили его в капусту своими острыми саблями. Он несколько раз просыпался в холодном поту. Теперь он думал, что, может быть, Жан прав. Они с Леоном совсем недавно женились. У обоих жены находятся "в положении" и вот-вот должны родить им наследников. Как бы в самом деле так не случилось, что наследниками они станут по-настоящему вскоре после рождения. Дети не увидят своих отцов, а любящие жены – мужей. Жан и его друг освободились из плена и решили продолжить воевать. Но причем здесь они? Они выполнили, хоть и косвенно свою миссию. Жан вправе распоряжаться своей жизнью сам. А у них семьи. Гибнуть? Ради чего? Но с другой стороны: им ли пристало бояться смерти, которая почти каждый день ходила за ними по пятам в далекой Америке? Неужели они сейчас струсят и оставят своего друга? Ведь они обещали женам вернуться вместе с ним во Францию. И они должны выполнить свое обещание. Иначе они перестанут уважать себя, и им до конца жизни будет стыдно за свое малодушие. Они должны остаться, и если погибнуть, то погибнуть как бойцы, а не как трусы, спасающие свою шкуру. Поль Редон посмотрел на Леона Фортена и прочитал в его сине-зеленых глазах ответ, который и был сказан Жану Грандье:
– Мы остаемся с тобой, до конца.
Три руки сплелись в один узел. Сверху легла еще одна. Это Фанфан положил свою ладонь с виноватой, но прямодушной улыбкой.
– Прости, хозяин, – сказал он, – не мог удержаться. Твои друзья – молодцы!
– Я всегда знал об этом, – ответил Сорви-голова.
В дверь постучали. Вошел один из адъютантов Христиана Девета и пригласил "господина капитана" к коммандант-генералу, который хочет с ним поговорить. Сорви-голова оделся быстро в ставший уже своим английский мундир, взял со стола шляпу и, махнув рукой друзьям, спустился вслед за адъютантом в холл, где за обеденном столом сидели: Девет, коммандант Поуперс и фельдкорнет Логаан, которые встретили появление Жана улыбками и рукопожатиями. Сорви-голова уселся на предложенный ему стул, положив на колени шляпу. Девет несколько минут молчал, поглаживая свою длинную бороду нервными пальцами, затем пристально поглядел на Жана. – Скажите, капитан, что вы намерены делать дальше? Уезжать на свою Родину вместе с вашими друзьями или продолжать помогать нам в борьбе с оккупантами? – Генерал, мы только что переговорили об этом. Там, наверху. Мы все четверо намерены перейти под ваше командование. Располагайте нами, – сдержанно ответил Жан. – Ну, что же, я предполагал и такой ответ. Благодарю вас за мужественное решение. Сейчас нам необходимы преданные и смелые люди, готовые отдать жизнь за дело свободы. И в связи с вашим ответом у меня к вам есть очень важное задание. Я доверяю вам доставку того пакета с секретным планом, который вы вчера обнаружили в саквояже своего друга, лично коммандант-генералу Луису Бота.
– Готов хоть сейчас отправиться в путь! –
– Вы слышали что-нибудь о концентрационных лагерях?
– Это что-то вроде резерваций? – предположил Жан, который знал об этом нововведении англичан понаслышке.
– Да, но только на очень небольшой территории, огороженной со всех сторон колючей проволокой и охраняемой войсками. Это изобретение лорда Китченера с полного согласия министра колоний Чемберлена. В эти лагеря согнали за последние месяцы огромное количество наших женщин и детей. Там морят их голодом. Маленькие дети умирают сотнями.
– Какой кошмар! – воскликнул Сорви-голова. – В это трудно поверить! Для чего же англичане позволили себе такое варварство?
– Чтобы вынудить наши войска, ведущие партизанскую войну, сложить оружие и сдаться. В честном бою нас англичане победить не могут. И они прибегают к геноциду против женщин и детей! – После этого они вообще недостойны звания великой нации! – снова в гневе воскликнул Сорви-голова, сжав кулаки.
– Я разделяю ваше негодование, – сказал Девет, – но, к сожалению, это ужасная реальность. И мы ничем не можем помочь нашим матерям, женам и сестрам.
– Почему? Нужно нападать на эти лагеря, уничтожать охрану и освобождать заключенных!
– Этого только и хотят англичане, чтобы мы делали такие рейды. Но рядом с каждым лагерем сконцентрированы войска, которые жаждут заманить нас в ловушку и перебить. Рисковать своими людьми я не могу. И потом, если даже мы захватим ближайший к нам лагерь и освободим несколько тысяч человек, далеко ли мы с ними уйдем от преследования? Они истощены, им необходимо продовольствие, медицинская помощь. Потребуется сотни фургонов и повозок, а где их взять? Англичане подло играют на наших чувствах, а наши сердца разрывает боль и бессилие помочь женщинам и детям, умирающим в этих лагерях. И Девет снова склонил на грудь голову. Жана Грандье душил гнев. Мыслимое ли дело: на заре двадцатого века, обещающего развитие всемирного прогресса и гуманности, представители одной из великих держав додумались до такого бесчеловечного изобретения, весть о котором, наверняка, привела все цивилизованное человечество в неописуемый ужас. Какие ультимативные ноты протеста должны уже лететь со всех концов Земли в Лондон от глав государств. Великобританию просто обязаны исключить из всех международных организаций. Объявить ей всеобщий бойкот за такие азиатские средневековые методы ведения войны против маленького белого народа, борющегося за свою независимость. Если бы Жан Грандье мог представить, какие еще кошмары и ужасы ожидают народы Земли в наступающем веке "прогресса, просвещения и гуманности"! Какие концентрационные лагеря будут сооружены в центре Германии и на бескрайних просторах России! Сколько миллионов людей в них погибнет! Пример лорда Китченера стал заразительным. А зараза, как известно, имеет свойство распространяться в виде эпидемии… Девет снова поднял голову и взглянул на Жана. Долго и испытующе, словно оценивая. Потом заговорил:
– Так вот, относительно второй части задания. Точнее будет сказать, она станет первой, если, конечно, вы согласитесь. Я не могу и не смею вам приказывать. Я могу только попросить сам и передать слова Луиса Бота. Он, естественно, имел в виду не вас, а того, кто решится выполнить его просьбу с риском для свободы, а может быть, и жизни.
– Рисковать жизнью мне приходилось неоднократно, генерал, – спокойно сказал Сорви-голова, – излагайте суть вашего задания или просьбы, как хотите. – Недалеко отсюда, под Блюмфонтейном, находится концентрационный лагерь женщин и детей. До него отсюда по прямой около семидесяти километров. Нужно будет проникнуть в этот лагерь и вызволить из плена… внучку президента Крюгера… Жан Грандье удивленно поднял брови.
– Как же внучка президента попала в руки англичан? Ведь, насколько я знаю, вся его семья уехала с ним в Европу.
– Да, но, как видите, не вся. У президента Крюгера – три внучки. Две девушки как девушки: занимались они вязаньем, рукоделием, домашним хозяйством. А вот последняя младшая Жориса – оказалась необыкновенной: она сбежала из дома на войну, переодевшись мужчиной. Такие случаи иногда встречаются: решают девицы повоевать. Но их быстро раскрывают и возвращают в родительский дом. Но Жориса непонятным образом убереглась от разоблачения. Она воевала сначала под Ледисмитом, а затем под Кимберли. Там вместе с армией Кронье она попала в плен. Вот только тут англичане и распознали, что она девушка. Но кто она на самом деле, Жориса не сказала. Ее сначала держали на ферме вместе с захваченными женами бойцов генерала Кронье, а затем, когда Китченер приказал создавать лагеря для женщин и детей, Жорису отправили в этот лагерь. Только тогда выяснилось, что она – внучка Крюгера. У нас в лагере есть осведомитель. Через него мы узнали, что Жориса там. Уезжая в Европу, Крюгер попросил Луиса Бота узнать о судьбе своей внучки. Мы уже предлагали за ее освобождение приличный выкуп. Но англичане, по неведомым нам причинам, не соглашаются. Не соглашаются они и на обмен даже на несколько пленных офицеров.