Капитан Соври-голова или 36 и 9
Шрифт:
— Ну и не надо! — закричал Ларионов всему стадиону. — Не надо! И не буду прыгать, никогда не буду! Станете просить — все равно не стану!
Под дружное улюлюканье соседей Гена, спотыкаясь, уходил со спортивной площадки. За ним помчался Ванюша, оглядываясь и грозя судьям крепким своим кулаком.
Остап вышел на балкон, пролез между лестницей и стеной на половину Ларионовых и заглянул в открытую дверь. Гена ничком лежал на кровати, а над ним стоял, потрясая
— Я им всем головы поотрываю! Вот! Я не посмотрю, что они девчонки! Я Капитончика пополам переломаю!
Остап вежливо остановился и тихо оказал:
— Не ругайся. Они же его лечили!
Ванюша вытаращил гневные индийские глаза и спросил:
— Это что еще за явление?
Гена сел, вытер щеки.
— Как это лечили? — спросил Ванюша. — Не лечили, а калечили!
— Надя сказала, что когда прививают оспу, то тоже бывает плохо — и температура, и… вообще болезнь бывает. Зато потом человек не болеет оспой.
— Господи, — сказал Ванюша. — Как это понимать?
— Так… — сказал Остап. — Они говорят, что зато потам он никогда уже не зазнается, не отвлечется, не раскиснет… ну, когда он станет чемпионам настоящих Олимпийских… ведь эти-то не настоящие.
— Уходи, — сказал Ванюша, — без тебя разберемся!
— Не плачь, — попросил Остап, — когда мне корь прививали, я, честное слово, не плакал… и корда от дифтерита уколы ставили, я тоже не плакал… Пожалуйста…
Он потихоньку вышел, опять пролез к себе. Гена говорил:
— Да мне надо было все эти надписи стирать, мне надо было возражать, а я…
— Ну, надо же, — сказал Ванюша. — Ну, надо же, что эта Надька вытворяет… А ты-то что?
— А что я? — ответил Ларионов, размазывая кулаком слезы. — Не знал… не знал я, что я такой.
На опустевшей спортивной площадке, после того как уже вымели мусор, снова собрался кворум. Филимонов на этот раз был счастлив, все остальные — подавлены.
— Вот, что я вам говорила… — сказала Надя. — Я не ошиблась… Только как-то все равно его жалко…
— Ну, — сказал Филимонов. — Теперь надо зазнавать меня!
— Хорош гусь! — воскликнул Гусь.
— Ты серьезно… Или шутишь? — сказала Лена.
— Шучу? — горячо вскричал Филимонов. — Я — шучу? Вы ему вон как, а мне? Что я — хуже? А если я потом зазнаюсь? Я сейчас хочу зазнаться, чтобы не потом…
Лена сказала грустно:
— А ты уже зазнался…
— Ты уже зазнался, — сурово проговорила Надя. — И, кажется, не сегодня. Это я виновата… просмотрела… Я теперь жалею, что все это придумала… Петому что… потому что… мы все, кроме вон Капитончика и Гуся, зазнались…
— То есть? — удивилась Лена. —
— А так же… — сказала Надя. — Я решила, что самая умная, ты — что самая красивая, Ленька — что самый-самый-пресамый из своих кинооператоров. Так выступал, что противно было в телевизор смотреть. Родена вспоминал! Работу можно оставить, а не закончить! Один Капитончик нормальный остался да Гусь — вот он вообразил, что он хороший и может прыгать, и стал хорошим и прыгнул…
— Значит, так? — оказал Антон. — Значит, на попятную? Значит, меня по боку?
— Что? — спросила усталым голосом Надя.
— Ничего! — распалился Филимонов. — Я тогда тоже выступать не буду, раз ко мне никакого внимания нету! Я за другой город выступлю, за Владивосток, у меня родители туда, наверное, переберутся… Даю вам двадцать четыре часа на размышление, все равно вам без меня никуда! Вы без меня провалитесь!
Кворум потерянно молчал.
— Ладно, — сказал Филимонов, — перейдем на самообслуживание.
— Положеньице… — пробормотал лентописец Толкалин, сам себя записывая на магнитофон.
С балкона лились молдавские мелодии. Вита продолжала трудиться на научный опыт.
— Ты ей скажи, чтоб она перестала… — попросила Надя. — Уже хватит…
Кворум уныло и постепенно расходился.
— Пиррова победа, — сказала Надя, когда они остались вдвоем с Леной.
— Понимаю… — откликнулась Лена. — Пиррова! Пир во время чумы. Я теперь понимаю, почему зазнайство называют звездной болезнью. Потому, что это именно болезнь… мор! Филимонова подкосила, до нас добралась… А вдруг и Гусь? Я теперь ни в ком не уверена…
— Да, — сказала Надя, — самое главное наше открытие в том, что… болезнь действует… повально! Как инфекция… Надо об этом сказать брату…
— И еще какая… — сказала Лена. — А кто в ответе?
Они посмотрели друг на друга.
— Ты в ответе… Только не обижайся… — сказала Лена. — Вот когда будешь врачом, думай лучше… серьезней… Опыты не должны быть жестокими? — спросила она. — Это тебе… На всю жизнь… — сказала Лена.
— Олимпийские мы теперь проиграем… — не слушая ее, сказала Надя, — проиграем потому, что у нас кроме Филимонова и Гуся-то нет серьезных претендентов на чемпиона. А Филимонова я зазнавать не хочу… Его и так бацилла славы поразила глубоко… Пусть думает…
— Ну, я пойду… — сказала робко Лена.
— Иди, — ответила Надя. — Я еще посижу, все равно мама у меня тоже в командировке…
Надя осталась одна.
Спустя минут двадцать чья-то тень замаячила на асфальтовой дорожке. Надя узнала Гену и окликнула его.
Гена подошел, присмотрелся и сказал, какой-то другой Гена, другим голосом сказал:
— Мне все Ванюша рассказал… Ладно уж… Раз так… Я сам виноват. Я не знал, что я такой. Ты понимаешь? Вот жалко только, что на олимпийских не буду выступать. Хотелось бы…