Капитан Темпеста
Шрифт:
Трое матросов вышли и подошли к насосам. После минутного осмотра матросы в ужасе закричали:
— Да у них перерезаны стержни и сделать с ними сейчас ничего нельзя!.. Мы все погибли!
Дедушка Стаке взглянул на стоявшего неподалеку поляка, сохранявшего посреди общей сумятицы невозмутимое спокойствие, и прочел на его лице саркастическую усмешку.
"Понял, — пробормотал себе под нос старик, — это он устроил такую ловкую штуку… "
Несмотря на быстро распространившийся слух об испорченных насосах, экипаж все еще не терял надежды потушить пожар и без
Между тем огонь разгорался все сильнее и сильнее, охватив смоляные бочки и пробиваясь вместе с облаками черного дыма на палубу, он угрожал перейти на мачты. Все усилия потушить бушевавшее пламя оказывались тщетными. Горели такие вещества, которые от воды только сильнее разбрасывали огонь, но не гасли.
Вся корма пылала, и дым уже проникал в батарею, так что никто не решался спуститься в нее из опасения задохнуться, на это отважился только один Метюб, желавший посмотреть, не угрожает ли огонь пороховой камере. Когда он убедился, что его опасения основательны, то приказал залить эту камеру водой, во избежание взрыва, который каждую минуту мог произойти от воспламенившегося пороха. С той же предусмотрительностью он приказал спустить на воду шлюпку, чтобы в случае крайности перебраться с галеры на галиот. Но вместе с тем он все еще не терял надежды спасти свой прекрасный корабль от окончательной гибели и принимал для этого все меры, какие только мог придумать.
Но надежда его была тщетна: пламя продолжало распространяться и уже охватило часть каютных помещений. Дождь головней и искр сыпался и на галиот, паруса которого каждое мгновение тоже могли вспыхнуть. Опасаясь, как бы туркам не удалось отстоять хоть это судно, их последнее убежище, Николо Страдного, никем не замеченный в общей суматохе, доплыл до галиота, на котором тоже разбросал, где было нужно, разные горючие материалы с таким расчетом, чтобы все сразу загорелось и нельзя было бы спасти и это судно.
Видя, что не в силах бороться со страшной стихийной силой, овладевшей галерой, Метюб только что хотел распорядиться перейти на галиот, как его предупредил крик его людей:
— Загорелся и галиот!.. Мы пропали!
— Что такое? — спросил он, не веря своим ушам.
— Галиот тоже горит! — повторили матросы.
Все еще не веря этому новому несчастью, он с ловкостью настоящего матроса сам взобрался на одну из мачт и собственными глазами убедился в том, что последняя надежда на спасение исчезает в огне и дыме.
Никакие усилия не могли уже потушить этого плавучего костра, и энергичный капитан только напрасно заставлял своих людей терять силы и время, приказывая им делать то, что было совершенно бесполезно.
— Не пора ли уж нам и убраться отсюда, пока целы? — шепотом сказал дедушка Стаке поляку, столкнувшись с ним по дороге.
— Да, и я нахожу, что пора, — отвечал Лащинский. — Не знаешь
— Возле своей госпожи, которая еще не выходила из больничной.
— Хорошо. Я иду к ним.
Навстречу ему бежал Метюб, на котором, как говорится, лица не было.
— Не пора ли нам перебраться на галиот? — спросил у него поляк, делая вид, что ничего не знает.
— Он тоже в огне! — с отчаянием в голосе ответил турок, хватаясь руками за голову, в которой у него начинало путаться ввиду угрожавшей страшной гибели. — Теперь осталось только одно: постараться добраться до берега в шлюпке, — прибавил он.
— А в ней хватит места для всех?
— Не знаю… едва ли. Иди спасать герцогиню.
— Бегу…
Пока спускали шлюпку, и турки беспорядочной толпой бросались в нее, причем некоторые из них попадали прямо в воду, Лащинский отправился в больничную, откуда Эль-Кадур собирался вынести наверх виконта.
— Займись лучше своей госпожой, — сказал он арабу, а я позабочусь о раненом.
— Что у нас тут делается? — спросила Элеонора, бледная, но бодрая. — Мы слышим шум, треск, беготню… слышим запах гари и дыма, но не знаем, чего нам ожидать.
— Огонь через несколько времени охватит и эту часть галеры, — отвечал поляк. — Пора уходить с нее.
— А где Перпиньяно, Стаке и другие?
— Не знаю… Нужно садиться в шлюпку… Подымайтесь с Эль-Кадуром наверх, а я последую за вами с виконтом…
Араб бережно подхватил свою госпожу и повел ее на палубу. Следом за ним шел Лащинский, держа на своих сильных руках раненого, впавшего в полное беспамятство. Старый врач медленно плелся за ними, с грустью думая о том, как будет трудно поместить раненого в переполненной народом шлюпке.
XXVII
Предательство поляка.
Суматоха на пылавшей галере приняла в этот момент настоящий трагический характер. Между турками, из которых каждый желал первым спуститься в шлюпку, завязалась яростная борьба. Пускались в ход не только кулаки, но и оружие. Напрасно Метюб вместе с другими офицерами своего экипажа старался установить порядок — их никто не слушал. Обезумевшие от панического ужаса люди превратились в стаю диких освирепевших зверей, убивавших и топивших друг друга, воображая, что таким образом скорее спасутся.
К счастью, на борту галеры оказалась еще довольно большая лодка. О ней все забыли, за исключением дедушки Стаке, озаботившегося спустить ее с помощью греков на воду. Этой лодкой он хотел воспользоваться исключительно для своей компании во главе с герцогиней, и готов был ценой своей жизни защищать ее от турок. Однако, лишь только последние увидели на воде лодку, они толпами стали перебегать на тот борт, под которым она стояла, с намерением овладеть ею.
— Прочь отсюда, разбойники! — орал во всю мочь своих легких старик. — Эта лодка предназначена для герцогини и ее спутников…. Ведь Гараджия наказывала вам привезти пленницу целой и невредимой, вы должны это знать… Эй, синьор Перпиньяно! Где вы? Помогите мне отогнать эту волчью стаю!