Капитан звездного океана
Шрифт:
— Великого Галилея? — как эхо, повторил Кеплер. — Но тогда… как же вы осудили ересь Иеронима?
— Ты помышляешь об истине, а я о своих шестерых детях, — сурово отвечал Мэстлин. — Мало ли какого вздора не приходится провозглашать на лекциях. Что ж, я и против календаря григорианского [16] написал, сочинил пасквиль. Потому как принудили, обязали… А теперь представь: я громогласно заявляю с кафедры, что догмы Птоломея давно устарели. Ну и что? Немедля выдворяют из академии, лишают всех званий и чинов. Ступай, мол, умник, переписывай книги либо милостыню проси. Неужто лучше, ежели на мое место посадят какого-нибудь сынка торговца колбасами? Ведомо ли
16
Григорианский календарь официально был введен в Германии в 1584 году. Однако в протестантских провинциях пользовались старым, юлианским, календарем.
«Вот оно что, вот оно что, — думал Кеплер. — Значит, вся роскошь эта, все великолепие, довольство, спокойствие — все куплено ценой смирения. И глобус, и древние манускрипты, и кувшин фарфоровый, и золотой кубок, и светильники в форме кабаньих голов — все мираж, видение, плата за вынужденное молчание».
Как бы догадываясь о мыслях бакалавра, ученый продолжал:
— Да я ли один! Галилей, великий Галилей, получив профессуру в своей гордящейся свободой Италии, принужден учить студентов по Птоломею… Я зачту наизусть несколько строк, а ты попытайся ответить, чьи они. Вот послушай: «Что есть Земля и окружающий ее воздух в сравнении с необъятностью Вселенной? Маленькая точка или нечто еще меньшее, ежели может что-нибудь быть меньше. Поскольку наши тяжелые и легкие тела стремятся к центру нашей Земли, то, вероятно, Солнце, Луна и другие светила ничем не отличны от Земли, подчинены подобному же закону, вследствие которого они остаются круглыми, как мы их видим. Но ни одно из этих небесных тел не есть необходимо центр Вселенной».
— Так это же… это же равнозначно ереси Ризенбаха, — удивился бакалавр.
— Я, я написал сию противоречащую священному писанию ересь. Однако какой издатель возьмет на себя риск опубликовать такое! Какой безумец решится напечатать мою гипотезу относительно серебряного света Луны! Сей благородный свет все в один голос объясняют местонахождением на Луне райских кущ. Я же полагаю так: сияние ее суть отраженный Землею свет Солнца!
— Простите меня за невежество, господин профессор, — сказал Иоганн. — Ежели вы не передумали, я готов исполнять обязанности фамулуса.
…Он не слышал, как караульный на дозорной башне дудел в рожок, оповещая уснувший Тюбинген о полночи, сошедшей со звездных небес на грешную землю. Он не видел, как впереди, у ратуши, прошествовала дюжина воинов с факелами и пиками — ночной дозор. Иоганн шел, не разбирая дороги, кутаясь в волосяной плащ. Отныне он старший студент, фамулус. Помимо всех прочих обязанностей, ему надлежало ежедневно делать выписки из сочинения Коперника «О круговращениях небесных тел» в кабинете герра профессора, где за оранжевой портьерой спрятано в шкафу это богохульственное сочинение. И никто не должен проведать о том. Так повелел профессор Мэстлин.
— И помни, помни, Птоломеевой системе жить осталось пять-десять лет, не более, — говорил профессор, не подозревая, что ошибается на целую четверть века. Он отпер засов и распахнул дверь. Многозвездный купол неба уносился в недосягаемую высь, в холод надмирных пространств. Мэстлин сказал: — Не только Галилей и Джордано Бруно проповедуют Коперниково учение. Сам король астрономов отрекся от Птоломея.
— Король астрономов? Кто же он?
— Известнейший звездочет. Искуснейший медик. Друг моей
Иоганн нашарил в кармане и бережно сжал пальцами склянку, подаренную ему торговцем реликвиями. Там на наклейке были зарифмованы достоинства чудодейственного снадобья:
«Устраняет в животе броженье, Улучшает кровообращенье, Лечит оспу, грыжу, язву, корь, Раны, всякую иную хворь, Насморк, боль в виске, дрожанье века, Заворот кишок, чесотку, сплин. Дивный сей бальзам Составил лекарь ТИХО БРАГЕ, датский дворянин».Король астрономов
Хроника вторая
Канцлер Вальтендорф
У него, без сомнения, был очень пылкий нрав, но мы ошибемся, если отождествим присущую ему резкость с грубостью. Большинство вельмож его времени были люди заносчивые, привыкшие бесцеремонно обращаться со слугами, и издеваться и зубоскалить над мирными тружениками науки, которых они умели только презирать свысока. Но Тихо не отличался кроткостью; он восставал в защиту науки и платил им той же монетой, пожалуй, даже с лихвой.
Тихо Браге, датский дворянин, выскочил на высокое крыльцо Небесного замка. Несколькими мгновениями раньше из замка пулей вылетел другой датский дворянин, вельможа со свиными бойкими глазками, облаченный в кафтан с позументами. На крыльце обладатель свиных глазок и роскошного кафтана споткнулся, отчего кубарем скатился по каменной лестнице. Во время позорного своего падения по ступеням государственный канцлер Датского королевства Вальтендорф исхитрился выкрикнуть: «Пауль! Луи! Живо лошадей!» Пострадавший, припадая на ушибленную ногу, добежал до конюшни и вмиг выехал верхом на лошади. Лишь теперь он, судя по всему, оценил весь конфуз своего положения. Водрузив руку на рукоять шпаги, канцлер воскликнул:
— Шарлатан! Звездогляд! Звездохват! На дуэль тебя вызову, лихоимец! Вертопрах!
— Отчего же не сразиться? Сразимся, почтенный. Я отважу тебя от скверной привычки обижать моего пса. Он подарен самим королем английским, — беззлобно отозвался Тихо Браге и обнажил шпагу. Левой рукой придерживая свой нос, он спрыгнул с высокого крыльца…
Читатель юный мой! Именно здесь ты волен усомниться в правдивости этой хроники. И впрямь: вряд ли кто из здравомыслящих людей ринется с высоты на землю, к тому же со шпагой, к тому же нелепо поддерживая рукою собственный нос… Но нет, автор нипочем не соблазнится сомнительной честью стать выдумщиком, исказить лицо факта. Да отрежут лгуну его гнусный язык, как справедливо заметил великий писатель. Да восторжествует истина!
Лет за тридцать до описываемых событий Тихо Браге путешествовал по Европе. В Ростоке пылкая натура вовлекла его в опасное приключение: Спор на математическую тему — с неким забиякой Мандерупиусом — завершился дуэлью. Побоище грянуло в семь часов пополудни в конце декабря. Было темно и вьюжно. После этой схватки, бесстрастно обнажает факт историк, Тихо совершенно лишился носа.
Он, однако, смастерил себе искусственный, одни полагают — из золота и серебра, другие утверждают — из олова и меди. Но каков бы сей нос ни был, факт тот, что датский дворянин носил его всю жизнь. О необыкновенном носе знала вся Дания, да что там Дания, вся Европа, весь мир! И никто в мире не решился бы намекнуть Тихо Браге на его изъян без опасения лишиться собственного органа обоняния.