Капкан для медвежатника

Сухов Евгений Евгеньевич

– А это, – граф значительно посмотрел на Кити, – Родионов, Савелий Николаевич. Предприниматель, так сказать, и вообще... Меценат. Собиратель живописи. Художник.

– Как интересно.

– Право, граф преувеличил. Я всего лишь художник-любитель.

– Я немного слышала о вас, – улыбнулась Савелию Вронская. – Очень приятно.

На какой-то миг их взгляды задержались друг на друге, и все, что они могли бы сказать друг другу часа за два, прочиталось в их глазах за несколько секунд.

Со званого обеда Родионов и Вронская

ушли вместе, под руку. Сели в одну пролетку и поехали к Савелию на Большую Дмитровку.

Ночь их была чудесна. Правда, Савелий Николаевич в экстазе страсти иногда забывался и называл Кити Лизаветой, но она вряд ли слышала сию оговорку. Такой ночи, как скажет Вронская наутро, стыдливо притянув одеяло к самому подбородку, она не испытывала никогда. Скажет так естественно, что это покажется обоим чистой правдой. Собственно, для Кити так оно, наверное, и было.

Нужно быть откровенным: Кити была женщина-праздник. Красавица и умница. И все дни с ней были настоящим и нескончаемым торжеством. Если бы не Елизавета, к которой Савелий Николаевич, казалось, прикипел намертво, он, несомненно, втрескался бы в Екатерину Вронскую по уши и остался бы с ней навсегда, отыскав семейное благополучие, а с ним и счастье. Скучать с ней не приходилось: Кити умела сделать так, что сегодняшний день не будет похож на вчерашний, а завтрашний нисколько не повторит прошедшие.

Но где-то существовала Лиза, милая его сердцу. Возможно, она была совсем рядом, и не думать о ней Родионову не удавалось. И даже когда он смотрел на Кити и разговаривал с ней, то ловил себя на мысли, что лучше бы на месте Вронской была сейчас Елизавета. Часто он отвечал невпопад, потом спохватывался, и ему становилось неловко от своей растерянности.

Да, он привязался к Кити Вронской.

Ему с ней было хорошо и радостно, как и ей с ним. Возможно, и Кити влюбилась в Родионова, насколько могут любить избалованные и пользующиеся мужским вниманием женщины.

Несколько месяцев они были вместе. А потом дела позвали Короля медвежатников в Петербург, и в поезде, соединяющем две российские столицы – старую и новую, Савелий Николаевич повстречал Лизу. Вернее, не повстречал, а Лизавета сама нашла его. Поздним вечером, когда Сава Родионов уже намеревался отправиться на боковую, в его купе робко постучали.

– Открыто, – подавляя раздражение, ответил на стук Савелий Николаевич.

Дверь медленно отворилась, и в купе вошла... Лизавета.

– Привет, – сказала она так, будто они расстались всего-то несколько часов назад.

– Привет, – ответил Савелий, тоже, как могло показаться, ничуть не удивившийся этому ее появлению.

– К тебе можно?

– Входи, – разрешил Савелий чуток сорвавшимся голосом.

Лиза вошла и... осталась.

Обратно в Москву они вернулись уже вместе. Кити, конечно, был дан от ворот поворот (он нашел всего лишь несколько минут, чтобы объясниться с ней), и она ушла из жизни Савелия Николаевича

Родионова молча и с гордо поднятой головой. Екатерина не привыкла, чтобы ее оставляли из-за другой женщины, потому что прежде такого не случалось. Однако глаза ее были сухи...

* * *

– Я слышала, ты обвенчался и сделался женатым человеком, – произнесла с улыбкой Кити. – Поздравляю. – Прозвучало вполне искренне.

– Благодарю, – ответил Родионов, совершенно не зная, что делать дальше: продолжать разговор с Вронской как со старой знакомой, либо, сославшись на занятость, откланяться и уйти, как это происходит с малознакомыми людьми. Конечно, воспитание, полученное Савелием на Сухаревке, могло позволить ему просто махнуть Кити рукой на прощание и спокойно удалиться, но кровь... Кровь у Савелия Николаевича Родионова была дворянской, а посему он вежливо улыбнулся и галантно поцеловал Кити ручку. Ведь любовница – это в какой-то степени родня. Хотя и бывшая...

– Ты прекрасно выглядишь, – в ответ улыбнулся Савелий и добавил. – Впрочем, как всегда.

– А ты, как всегда, обольстителен, – не сводя с Родионова заинтересованного взгляда, сказала Вронская. – Ум-м, – она изобразила ласковое рычание. – Так и съела бы тебя.

– Меня есть не надо, – как можно спокойнее принимая ее взгляд, ответил Савелий Николаевич. – Давай я лучше угощу тебя кофеем с эклером. Хочешь?

– Хочу, – просто ответила Кити и взяла Савелия под руку. – Так куда мы пойдем?

– В кондитерскую. Не возражаешь?

– Ну что ты, там так мило!

В кондитерской публики почти не было. Они вошли и сели за столик на двоих.

– Чего изволите? – спросил прилизанный официант в белых узких брючках и белом же куцем пиджачке, похожем на фрак без фалд.

Словечко «официант», произносившееся как «официянт», было новым, а вот повадки у этой категории прислуживающих остались старыми и мало чем отличающимися от манер половых в обычных трактирах. То есть наличествовала приторно-сахарная улыбка, готовность немедленно броситься исполнять заказ посетителя, неизменный пробор посередине головы с набриолининными волосами, крахмальное полотенце, переброшенное через руку, и выжидающий чаевые взгляд. А у импозантного мужчины, что пришел вместе с дамой, на которую официант даже не решался взглянуть – так она была хороша, – денежки, похоже, водились приличные.

– Что ты будешь? – обратился к Кити Савелий.

– Ты же знаешь, – ответила Вронская и положила свою ладонь на ладонь Родионова. – Если не забыл, конечно.

– Значит, так, – Савелий мягко высвободил свою руку. – Принесите для дамы кофею «Мокко» со сливками, и побольше, два бланманже «Корзиночка» и шоколадный эклер.

– Ты ничего не забыл? – тихо спросила Кити и выжидающе прищурилась.

– Ах да, – Родионов мило улыбнулся, – еще, будьте добры, рюмочку «Шато ла-Шапель» шестьдесят седьмого года.