Капли времени
Шрифт:
– Мама, мааам, я больше так не бу-уду. Прости меня, пожалуйста.
– Ладно уж, заходи. Ты всё поняла?
Я зашла в комнату.
– Всё. – Я опустила голову. Вот сейчас, глядя на маму, мне на самом деле стало стыдно. Ведь я же её так люблю! Как я могла ударить маму из-за какой-то тетрадки? Да и рисовать уже расхотелось совершенно. Настроение испорчено вконец.
– Что ты поняла? – уточнила мама.
– Что маму бить нельзя.
– Молодец. И запомни это на всю жизнь. Ясно? – Я кивнула. – Можешь идти играть. Но никаких тебе тетрадок!
Спали мы почему-то по двое. Олеська с мамой, я с папой. Над нашей с папой кроватью висела самодельная полка
– Я же говорила, что упадёт. Так тебе и надо! Сам вешал – сам получил по голове.
Папа, продолжая ругаться, сгрёб книги с кровати и пробурчал, что завтра он полку перевесит. Перевесил. С того дня полка падала ему на голову чуть ли не через день, и всегда строго перед сном. Ну не желала она висеть над кроватью!
Когда на ночь выключали в комнате свет, я всё равно долго не могла уснуть. Ночь для меня превращалась в наказание. Нет, сначала было хорошо: за окном звенели редкие трамваи, их тени медленно ползли по потолку, где-то внизу маячил голубой холодный фонарь, чуть подсвечивая комнату. Казалось, вот-вот засну. Уже все спят, и родители, и сестра.
Но тут сон внезапно слетал, глаза распахивались и просто не желали закрываться. И ночь длилась бесконечно. И я лежу, лежу, лежу… И ни конца, ни края ночному мраку, кажется, что утро никогда не наступит. И скучно лежать, и ничего с этим не поделаешь. И ворочаться уже надоело. А за окном всё темно, и всё ночь.
***
В три года у меня на шее вспухла противная больнючая шишка. Мама сразу потащила меня в детскую поликлинику. Заподозрили «свинку», паротит, назначили физиолечение – прогревание. Несколько дней мы добросовестно ходили лечиться. А потом мне стало совсем плохо. Шишка стала вдвое больше и болела, не переставая. Я не могла теперь спать совсем. И не давала уснуть и родителям своим постоянным хныканьем. Я плакала и просила, чтобы мама сидела рядом и гладила противную шишку. Казалось, от прикосновения её руки становится хоть немного легче, иногда даже получалось задремать на несколько минут.
В одну из ночей я проснулась от прикосновения другой руки, не маминой. Я испуганно распахнула глаза и увидела в свете ночника сидящего рядом папу. Я начала ныть:
– Позови маму, пусть она погладит.
– Мама устала, ей надо хоть немного поспать. Я пока посижу с тобой вместо неё, – шёпотом успокаивал папа.
– Нееет, – продолжала я хныкать, – у тебя руки грубые, у мамы лучше.
Рука у папы в самом деле была более жёсткая и облегчения не приносила. Но эту ночь я запомнила на всю жизнь. Вспоминала и понимала, чувствовала, что папа тоже меня любит.
Противную шишку через неделю вырезали. Мы с мамой и маленькой Олеськой долго ехали на трамвае. И я, и Олеська беспрестанно ныли. Я от боли, а Олеська за компанию. Врач осторожно осмотрел меня, сказал, что это не паротит и греть нельзя было ни в коем случае. Что это такое – неизвестно, но надо срочно оперировать. Сегодня, сейчас. У меня даже не было сил испугаться, настолько меня измучили боль и температура, и бессонные ночи.
– Когда она ела в последний раз? – спросил врач у мамы.
– Дома перед выходом покормила.
– Зря. Перед наркозом нельзя
Через два часа мы вернулись. Медсестра меня раздела, завернула в простыню и унесла. Больше я ничего не помнила, а когда очнулась, противной шишки на шее уже не было и было почти не больно.
А в конце лета кончилась моя спокойная жизнь. Даже несмотря на появление сестры, всё-таки мне жилось счастливо. До того времени, пока меня не отдали в детский сад, который находился прямо под окнами нашего дома. Поначалу я не заподозрила ничего плохого. Мне было обещано, что там будет много игрушек и других мальчиков и девочек, с которыми я смогу играть. Я не очень понимала, зачем мне для игр нужен кто-то кроме сестры, но в первый день отправилась в сад довольно спокойно. И когда мама собралась уходить, оставив меня воспитательнице, скандалов и истерик не стала закатывать.
Воспитательница, Надежда Викторовна, показалась мне большущей и строгой тёткой в белом халате. Как показала дальнейшая жизнь, первое впечатление о людях у меня оказывалось верным на сто процентов. Вот с такого сопливого возраста.
Надежда Викторовна взяла меня, притихшую и слегка настороженную, за руку и повела в группу. Пока я ошалело оглядывалась вокруг и пыталась сориентироваться в толпе чужих детей, наступило время завтрака. Меня вместе со всеми усадили за стол, сунули в руку ложку. От волнения я совершенно не заметила, что именно было на тарелке, зато сделала вывод, пока наблюдала за другими. Те дети, которые закончили завтрак, вставали со своих стульчиков, подходили к воспитательнице и говорили «спасибо». Меня это действие весьма напрягло.
Одно дело, говорить «спасибо» дома маме (или бабушке) и совсем другое – решиться открыть рот перед всей группой и что-то сказать этой большой тётке, в белом, как у врача, халате.
Доев завтрак, я постаралась было потихоньку улизнуть в сторону играющих на ковре детей, но не тут-то было! Как оказалось, воспитательница зорко наблюдала за мной и решила с первого же дня научить меня вежливым словам.
Она поймала меня за руку, притянула к себе и потребовала, чтобы я громко сказала ей «спасибо», так, чтобы вся группа слышала. Я чуть не умерла от ужаса. На её слова в ожидании моего ответа обернулись все дети и с любопытством уставились на меня. Казалось бы, ничего страшного не произошло, меня никто не ударил и даже не накричал, но стеснение от окружавших меня чужих людей окончательно заставило меня онеметь и от страха, и где-то и от упрямства. Я сильно стиснула зубы и помотала в разные стороны головой.
Надежда Викторовна слегка растерялась от такого открытого бунта на глазах у всей группы, но тут же решила поставить меня на место, раз и навсегда, дабы не дать поколебаться своему авторитету. Подхватила меня на руки, затем одной рукой зажала мою голову, не давая мне вывернуться, второй рукой достала из кармана халата связку ключей и громко заявила:
– Нет, мы научим тебя говорить вежливые слова! Видишь эти ключи? Сейчас я ими открою твой упрямый рот!
Больше всего меня напугало слово «мы». Кто это «мы»? Сейчас ещё кто-то придёт на помощь этой мучительнице?! От страха я заревела, но рот упрямо не раскрывала, стараясь увернуться от холодных железяк возле лица. Не могу сказать точно, сколько длилась эта экзекуция с выбиванием волшебного слова и чем именно она для меня закончилась – не запомнила. Наверное, что-то я всё-таки промычала, потому что вскоре была освобождена от захвата и дальнейшего наказания не последовало.