Кара небесная. Книга 6
Шрифт:
В этот момент дверь открылась, и на пороге вырос худой паренек с длинными волосами. Ничуть не удивившись присутствию в отделе чужих людей, разделся и сел за один из компьютеров.
– Мы хотим своими глазами увидеть отпечатанный тираж, – затискивающим голосом объяснил свое присутствие Малявин.
Длинноволосый парень согласно кивнул – дескать, ради чего еще сюда приходить-то? – и предложил посидеть, подождать.
– Хорошо, – согласился Малявин. – Мы так и сделаем.
Помолчал немного и, обращаясь к Романову, сказал, что работа инженера фотовывода весьма ответственна – он обрабатывает поступающие в печать макеты газет.
Сначала Романов не
Спросил:
– Что значит, обрабатывает?
– Это значит, – охотно откликнулся Малявин, – что он приводит в соответствие с определенными стандартами шрифты, которыми напечатан текст, иначе буквы превратятся в нечитаемые знаки, ну и многое другое.
Инженер поднялся из-за стола. Усмехнулся в сторону Малявина и, на ходу вытаскивая пачку сигарет, молча вышел из комнаты.
Его место тотчас занял Малявин. Со словами: "Я сейчас попробую показать то, как журналист Всевидящий подменил статью в газете", навел стрелку компьютерной мыши на конверт с ярлыком "Губернские ведомости". Нажав на левую клавишу, раскрыл его и, вслух комментируя свои действия, выбрал нужную страницу. Не трогая колонтитулы – верхнюю часть газеты с указанием ее названия, порядкового номера и номера страницы – удалил в макете содержание первой попавшей под руку статьи и вместо нее вставил текст со словами: "Люди! Не верьте газетам – они лгут! Верьте городскому спутниковому телеканалу и программе "Криминальный репортаж с Никитой Малявиным"!" После чего закрыл файл "Губернских ведомостей" и с довольным видом отошел от компьютера.
Инженер фотовывода вернулся в отдел через три минуты. Сел за табуретку и, ничего не заметив, застучал пальцами по клавиатуре.
– Теперь макет газеты пойдет в печать, – громко произнес Малявин. – Завтра утром специальная машина заберет из типографии тираж и развезет по разным местам – большую часть на склад почты России, оттуда в киоски, почтовые отделения, сортировочные склады. И замечательная русская пословица "Что писано пером – не вырубишь топором" в очередной раз обретет свой буквальный смысл.
С этими словами он встал с табуретки. Посмотрел на наручные часы и, нарочито ахнув, предложил Романову собираться.
– А как же отпечатанный тираж? – не отрывая головы от компьютера, спросил длинноволосый парень. – Не будете смотреть?
– Да ну его! – махнул рукой Малявин. – Пускай теперь другие смотрят.
Выйдя на улицу, Романов глубоко вздохнул. Поеживаясь от мороза, спросил Малявина: неужели "Губернские ведомости" завтра так и выйдут с призывом не читать газет – смотреть телевизор.
– А чего ты за них переживаешь? – усмехнулся тот. – Добренький что ли?
– Да нет. Просто они же, получается, не виноваты – их, как я понял, Всевидящий подставил? Ведь так?
– Может и так, – нехотя, согласился Малявин. – Только чего они защищать-то его сразу кинулись? Отнеситесь, мол, с пониманием к позиции отдельных журналистов, обеспокоенных падением нравов в городе. Тьфу!
– Последствий испугались, вот и решили скрыть это дело.
– Ну да. А на Вячеслава Третьякова им, выходит, наплевать. А его, между прочим, из органов собираются турнуть!
– И меня, кстати, тоже ни за что, ни про что оклеветали.
– Ну, тебя-то ладно, тебя-то выгонять неоткуда, ты не работаешь, а вот Вячеслава…
Огорченно махнув рукой, Малявин направился в сторону ожидающего его микроавтобуса с надписью TV. На
***
Передача "Криминальный репортаж с Никитой Малявиным", в которой рассказывалось о том, как любой мало-мальски знакомый с издательским делом человек может разместить в газете всё, что ему ни взбредет в голову, вышла на телеэкраны города как обычно в понедельник вечером сразу после программы новостей. Малявин надеялся на то, что после ее показа в городе поднимется шум, но на деле всё вышло иначе – никто, кроме руководства канала, объявившего ему выговор за то, что он чуть было не сорвал выпуск уважаемой газеты, не заметил ее. Оказалось: горожан совершенно не интересует ни то, каким образом некоторые статьи попадают в прессу, ни то, для чего они пишутся, ни то, что происходит с теми, кого в них критикуют.
У Малявина была своя версия неадекватной, по его мнению, реакции горожан на его последнюю передачу. Он считал, что вызвана она тем, что заставила людей усомниться в правильности выбора худших людей года по версии "Губернских ведомостей". Из чего сделал вывод: многим хочется верить в то, что в городе есть люди гораздо хуже их самих, и разубеждать их в этом не только бесполезно, но и с точки зрения рейтинга передачи, крайне вредно.
***
Выйдя из дома, Вячеслав Третьяков – сорока четырехлетний мужчина, одетый в кожаное пальто и подбитую мехом кепку – неторопливо закурил сигарету. Послушал, о чем говорят стоявшие у подъезда соседки, поделился с ними последними новостями и, не спеша, отправился на прогулку. С улицы Чкалова свернул на Интернациональную, постоял минутку возле кинотеатра "Водник", вспоминая, когда в последний раз смотрел кино, и побрел дальше. У кафе "Достоевский", почувствовав, как лоб в очередной раз стянуло тупой болью, остановился. Раздумывая над тем, что делать дальше – вернуться к понижающим давление мочегонным таблеткам или же на месте выгнать из себя мочу каким-нибудь другим более радикальным способом, например, ударной дозой алкоголя – позвенел в кармане мелочью, и направился в сторону кафе.
Кафе только что открылось. В пустом зале было холодно и тихо. Из-за двери, ведущей на кухню, какое-то время доносился магнитофонный голос певца, хрипевшего о людях в клетках, но и он вскоре затих.
Заказав водку, Третьяков сел за столик в самом углу зала. Налил в маленькую рюмку пятьдесят грамм и, задержав дыхание, залпом выпил. После чего закусил ломтиком селедки с луком, закурил сигарету и налил еще пятьдесят.
В кафе вошел молодой человек в узком пальто и рыжей шапке с опущенными ушами. Сделав заказ в баре, огляделся по сторонам, выбирая, где бы сесть, и решительно двинулся к Третьякову.
Спросил: можно ли ему присоседиться.
– Тебе чего, парень, пустых столиков мало? – не поднимая глаз, спросил Третьяков.
– Нет, но мне хочется именно здесь.
– А мне нет!
Молодой человек виновато улыбнулся.
– Я вам не помешаю. Я буду вести себя тихо, честное слово… Знаете, зал здесь такой большой, что мне за пустым столом, боюсь, будет слишком одиноко.
Третьяков хотел послать его куда подальше, но, услышав о том, что кому-то в этом городе тоже одиноко, передумал. Освобождая место на столе, подвинул к себе корзинку с хлебом и кивнул на свободный стул.