Кара

Разумовский Феликс

«Пища духовная — это, конечно, хорошо, но…» — Игорь Васильевич отрезал кусок Бородинского, смачно шмякнув поверх него жеребейку сала, намазал сверху горчицей и, откусив, сразу же о священной реликвии и думать забыл — так ему было хорошо.

— Итак, товарищи курсанты, что главное в бою, и в рукопашном в частности? Правильно, лейтенант, состояние духа. Приоритет в области боевых психотехник несомненно принадлежит древним посвященным — именно они разработали методики, позволявшие соплеменникам входить в состояние транса, носящее название «безумие воина». Самый старый из них, однако и самый надежный, — это метод подражания или, выражаясь по-научному, ролевого поведения. Какова же суть его? Боец выбирает себе объект для подражания, то есть отождествляется с ним. Это может быть как реальное лицо — знаменитый воин, известный мастер-рукопашник,

так и вымышленное — персонаж мультфильма, мифический герой, продукт компьютерной графики, а также — хищное животное. Именно так и поступали скандинавские берсерки, изображая себя кровожадными волками. За много веков до них примерно так же действовали адепты звериных стилей и конечно легендарные представители синоби-дзюцу — воины кланов ниндзя, на которых я хотел бы остановиться подробнее. Так вот, на какое-то время они умели приобретать сверхвозможности путем произнесения магических заклинаний (дзюмон) — суть мантр, сплетая пальцы в определенной комбинации (кудзи-ин) и мысленно отождествляя себя с одним из девяти мифических существ: вороном-оборотнем Тэнгу, небесным воином Мариси-тэн, повелителем ночи Гарудой и другими, то есть, говоря с позиций современной науки, можно сказать, что древние японские лазутчики использовали самогипноз на основе «якорной» техники. Ниндзя задействовали сразу три якоря: кинестетический (сплетение пальцев), аудиальный (звукорезонансная формула) и визуальный (зрительный образ), а в результате они обретали качества, необходимые в данный момент: силу, прилив энергии, нечувствительность к боли и ранениям.

(На занятиях в Днепропетровской школе ГРУ)

За гостиничным окошком уже опустился темный осенний вечер, и Савельев решил, что тянуть дальше не имеет смысла. Переставив лампу с тумбочки на стол, он выложил на чистую салфетку приготовленную еще вчера иглу с кунжутовой нитью, хорошо наточенную опасную бритву, пузырек йода и, чтобы случайно не испоганить одежду, разделся до пояса.

Всю свою жизнь он старался действовать согласно здравому смыслу. Сейчас этот самый здравый смысл громко говорил ему, что от материнского наследия надо избавиться любой ценой. Все беды последних дней, несомненно, от проклятого кольца, и хотя никакими усилиями его не снять — ни с мылом, ни как-нибудь по-другому, а надфиль скользит по его поверхности, не оставляя ни малейшей царапины, у настоящего воина всегда есть выход.

Савельев тщательно продезинфицировал спиртом бритву с иглой, глубоко вздохнул и закрыл глаза. Палец он отрежет чуть выше средней фаланги, затем избавится от кольца и, залив рану йодом, кожу на культе аккуратно зашьет, чтобы все было стерильно и красиво. Но делать это надо в боевом трансе, когда не чувствуешь ничего, кроме холодной решимости. Сжав определенным образом кулаки, ликвидатор громко произнес свою мантру входа в измененное состояние сознания: «Граум».

Запрограммирован Юрий Павлович был на берсерка-русича Евпатия Коловрата. Вызвав в мозгу образ могучего, бешено вращающегося по кругу воина — Коловрат суть коловорот, — он сразу же почувствовал, как в нем просыпается клокочущий вулкан энергии, бесстрашия и презрения к смерти. Громко засмеявшись от радости, что сейчас все закончится, Савельев обильно полил палец спиртом и, потянувшись за бритвой, внезапно замолчал. Она была необыкновенно тяжелой, и всех сил ликвидатора еле-еле хватило, чтобы оторвать ее от поверхности стола. Страшным усилием воли он приблизил сверкающее лезвие к пальцу, и внезапно что-то непроницаемо темное начало стремительно наваливаться на его сознание. Протяжно закричав, Савельев попытался довести начатое до конца, но голова его беспомощно упала на стол, и последнее, что он увидел, был образ Евпатия Коловрата, которого душило что-то темное и бесформенное.

Глава четвертая

Утро шестого апреля 1919 года в Одессе-маме выдалось каким-то неспокойным. Со стороны Фонтанов и Пересыпи доносилась беспорядочная стрельба — это перли сволочи красные, городскую думу уже занял совдеп, а по набережным суетливо двигались повозки с тюками и полевые кухни — союзнички уходили, мать их за ногу. Бронзовый Дюк смотрел с пьедестала на все это безобразие с неодобрением — такого, наверное, он еще не видел.

Вся городская жизнь сконцентрировалась в порту. Там тесно, плечом к плечу, стояли тысячи отъезжающих: блестело золото погон и слезы в глазах, громко ржали лошади, с плеском падали в воду чемоданы и кофр-форы, — эвакуация, одним словом.

Семен

Ильич Хованский особого участия в этой отвратительной суете не принимал. Как только третьего дня ему стало ясно, что сволочи лягушатники Одессу отдадут, мучить себя переживаниями за судьбу любимого отечества он не стал, а двинулся прямо в ресторацию лондонской гостиницы, где по обыкновению обедал его давнишний знакомый ротмистр Порежецкий. Когда-то давно штабс-капитан подобрал его раненого, с десяток верст волок на своем горбу и избавил от немецкого плена. А потому хоть и был теперь ротмистр важной птицей при начальнике белой контрразведки, но, помня добро, спасителю своему помог с паспортом и местом на ржавой хриплоголосой посудине, называемой «Памир».

Спокойно стоял Семен Ильич у фальшборта, задумчиво курил папироску. Глядя на суетившуюся у сходен разномастную орущую толпу, брезгливо цвиркал в грязную воду. «Господи, неужели ради этого скопища нужно было гнить в окопах, проливать драгоценную кровь свою. Впрочем, то, что придет, не лучше — серый, кровожадный хам в грязной шинели. Хорошо бы пустить в расход и тех и других».

Наконец счастливцы погрузились на борт, заполнили все свободное пространство горами багажа, и, прощально загудев, «Памир» начал выходить на внешний рейд.

Дельцы всех мастей, финансисты, спекулянты — Господи, кого только не было на пароходе! Дождавшись, пока российские берега исчезли за кормой, штабс-капитан принялся неторопливо нюхать воздуха. Конечно, хорошо было бы взять на скок с прихватом самого одесского губернатора, который помимо всего прочего волок железный сундук с валютой, но на него уже Положили глаз офицеры из монархической контрразведки — почерневшие от спирта, со шпалерами в карманах галифе. Ссориться со своими бывшими однополчанами Семен Ильич не пожелал, знал, что замочат.

Внимание же его привлек иссиня-бритый господин в щегольской визитке, с брюхом и бриллиантовым перстнем на волосатом мизинце левой руки. Он, паскуда, занимал отдельную каюту на средней палубе и столовался в ресторане первого класса, в отличие от самого штабс-капитана, которого союзники кормили питательной бобовой похлебкой.

Наконец над многострадальным Черным морем повисла ночная прохлада, в небе загорелись крупные южные звезды, и со стонами, зубовным скрежетом пароход стал засыпать. Дождавшись, пока пробили склянки, штабс-капитан выбрался из-под брезента, покрывавшего гору чемоданов. Прокравшись коридором, сплошь забитым корзинами и сундуками, он остановился наконец перед каютой облюбованного им господина. Изнутри доносилось весьма двусмысленное кряхтенье. В шесть секунд отжав внутряк, Хованский беззвучно открыл дверь.

От увиденного при свете льющейся в иллюминатор лунной бледности Семен Ильич даже замер — нет, право, господа, так нельзя, — мало того что этот паразит обретался в отдельной каюте, хавал в ресторации, так он притащил на ночь даму — для развлечений. Собственно, партнершу пузатого Семен Ильич так толком и не разглядел, потому что стояла она на коленях, крепко уткнувшись лицом в простыню. Зато во всем безобразии был виден ритмично двигавшийся мужской зад и жирная спина, поросшая густой рыжей шерстью. Усмехнувшись от пришедшей в голову озорной мысли, Хованский тюкнул хозяина каюты в основание черепа, заняв сразу же его место. Сладко постанывавшая партнерша, вскрикнув, моментально воодушевилась — почувствовала, естественно, разницу, а Семен Ильич, так на ее лицо и не глянув, баловство быстро закончил, приласкал свою даму рукояткой нагана по затылку и занялся настоящим делом.

Скоро выяснилось, что клиент был господином весьма практичным и дальновидным. Карбованцев за границу он не вез, деньги, как видно, хранил в каком-нибудь банке лионского кредита, а при себе имел, не считая мелочи, около тысячи английских фунтов. Ладно, и на том спасибо. Брать ничего кроме финашек штабс-капитан не стал, прощально посмотрел на молочно белевшие в лунном свете ягодицы мимолетного увлечения своего и, внезапно сплюнув от отвращения, принялся выбираться из каюты.

Наутро в длиннющей очереди, которая выстроилась перед присобаченным к пароходному борту сортиром, только и было разговоров о ночном нападении. Однако по мере отравления нужды страсти начали утихать, а когда застучали половники поваров и от котлов повалил убийственно густой запах похлебки, то кое-кто даже порадовался — так им и надо, толстосумам, едут себе первым классом, а нам — жри ободранных помойных кошек. Наконец, по прошествии томительных до одурения дней, судовые машины стали, загрохотала якорная цепь, и бросившиеся на носовую оконечность «Памира» энтузиасты радостно замахали руками.