Каракумы. 45° в тени

Сухоребрый Владимир Гаврилович

— А что тут сделаешь? Боюсь, нужно приготовиться к худшему.

— Мы не можем бросить Карамургаб: крупнейшее месторождение, все- его ждут…

— А газ задавить мы можем?

— Кроме того, рядом стоит аул, — продолжал свое Довлетов. — Жить по соседству с таким фонтаном становится все опаснее. Если мы не задавим его, людям придется покинуть свои жилища. А здесь их пастбища. Здесь их колодец. Как я буду в глаза им смотреть? Я родился в этом ауле.

— Понимаю тебя, Нуры. Но ведь я всего-навсего академик, а не господь бог. Что касается газа, то он ведет

себя просто по-дьявольски. Я ничего подобного никогда не видел, хотя, как ты знаешь, видел немало.

— Что еще можно попробовать? — спросил Довлетов.

— Представь себе, не знаю. Вы сделали все, что можно. Стихия выступила здесь так грозно, что рядом с ней я невольно начинаю казаться себе самому букашкой. Таким вот микроскопическим муравьем.

— Нет, надо что-то придумать…

Никитин вздохнул:

— Придется, Нуры, доложить министру о состоянии дел. Надо выяснить, чем грозит сгорание такого объема газа для окружающей среды. Тем более, что это может затянуться лет на тридцать. А то и больше.

— Еще неизвестно, как дальше поведет себя газ. Какие еще преподнесет сюрпризы.

— Да, неизвестно. Беда наша в том, что нет похожих фонтанов. Они все разные, к сожалению…

— И все-таки, — упрямо произнес Довлетов, — надо что-нибудь придумать!

Вблизи факела, окруженного буровыми вышками, вертолет застыл неподвижно в воздухе.

На песке там и сям вился огонь.

— Осторожнее, — Малышев задержал Никитина за руку.

В сопровождении Малышева Никитин и Довлетов вошли в зону грифонов.

— Эту зону мы называем садом, — грустно усмехнулся Довлетов.

Огонь в этом месте действительно напоминал густо разросшиеся экзотические кусты.

— Похоже, — сказал Никитин. — А еще говорят, в пустыне ничего не растет.

— Но есть и другое название, — сказал Малышев.

— Какое?

Черепашье кладбище.

— Почему?

— Взгляните.

Под барханом лежало несколько мертвых черепах.

— Вот что значит, не уйти вовремя, — сказал Никитин. — Впрочем, черепахи при всем желании не могли бы этого сделать.

Замечание академика можно было понять как приглашение к дальнейшему разговору, но Довлетов предпочел на этот раз промолчать.

В критические моменты жизни человек нередко тянется к дому, в котором родился и вырос, в глубине души надеясь обрести там душевное равновесие.

Во дворе, на топчане, Довлет-ага и Нуры пили чай. Старик сидел, подобрав под себя ноги, Нуры лежал на боку.

Из кухни, пристроенной к дому, вышла мать.

— Видишь, как появился у отца помощник, он стал бывать дома чаще, — говорила она, ставя перед мужчинами блюдо с пловом. — Хорошо, что ты приехал, сынок. Обидно только, что без жены и детей. Как она там, Го-зель? Работу еще не бросила?

— А зачем?

— Трудно ей. Репетиции, спектакли, дом… Ну, ешьте, — сказала мать, уходя обратно на кухню.

— Ты даже сидеть разучился, как люди, — упрекнул отец сына.

— Сесть я, пожалуй, сумею. Невелика наука.

— А

вот пожар потушить не можешь, — сказал отец. — Начальник, называется, инженер… Послушай лучше, что я расскажу тебе. Когда я был маленьким, мы жили возле горы. Рассказывали, что она выросла когда-то на ровном месте. Из-под земли вытекала ка-какая-то жижа, она каменела и постепенно получился холм. Потом холм стал горой. И я помню, как эта жижа еще вытекала из ее вершины. Но вот однажды случилось сильное землетрясение, и гора перестала расти… Грешно просить у аллаха землетрясение, но только оно вам может помочь.

Нуры сел, поудобнее подобрав под себя ноги, задумался…

Прилетев в Ашхабад, Довлетов первым делом отыскал в аэропорту телефон-автомат и набрал номер.

— Добрый вечер. Можно попросить Мурада Назаровича?.. В театр пошел… В какой? Спасибо.

Довлетов повесил трубку, посмотрел на часы.

…В кассе театра ему сказали:

— Спектакль через тридцать минут закончится, возьмите лучше билет на завтра. Спектакль тот же, артисты те же.

— Зрители другие, — сказал Довлетов.

— При чем здесь зрители? — пожала плечами кассирша…

…В полумраке сцены, возле письменного стола, происходил такой разговор.

— Да… В четверг дяде было нехорошо, мы ей телеграфировали, чтобы она приехала, — говорил он.

— Зачем вы говорите, что целовали землю, по которой я ходила? — спросила она. — Меня надо убить. (Склонилась к столу). Я так утомилась! Отдохнуть бы… отдохнуть! (Подняла голову). Я — чайка… Не то. Я — актриса. Ну да! (Услышав смех, подбежала к левой двери и склонилась к замочной скважине.) И он здесь… (Вернулась.) Ну да… Ничего… Да… Он не верил в театр…

Нуры вошел в ложу и сел в свободное кресло рядом с Назаровым — крупным мужчиной лет пятидесяти.

— Здравствуйте, Мурад Назарович.

— О! — вздрогнул от неожиданности Назаров. — Рад приветствовать. Ваша жена играет просто прекрасно.

— Да, конечно, — сказал Довлетов, мельком взглянув на сцену. — Мурад Назарович, давайте выйдем на пару минут.

— Случилось что-нибудь?

Нуры наклонился и что-то прошептал ему на ухо. Назаров тотчас же поднялся, и они вышли в фойе.

— Ошарашил ты меня своим предложением, — признался Назаров.

— Что вы думаете по этому поводу?

— Думать трудно. Я пока стараюсь прийти в себя.

Спектакль продолжался, а Довлетов с Назаровым ходили взад-вперед по фойе. Выстрел, прозвучавший на сцене, хорошо был слышен и здесь.

— Стреляют, — сказал Довлетов.

…На сцене Аркадина испуганно спросила;

— Что такое?

— Ничего, — Сказал Дорн. — Это, должно быть, в моей походной аптечке что-нибудь лопнуло. Не беспокойтесь. (Ушел и через полминуты возвратился.) Так и есть. Лопнула склянка с эфиром. (Стал напевать.) «Я вновь перед тобою стою очарован…»