Каратель богов

Глушков Роман Анатольевич

Любого шпиона учат складно врать, а также придавать складности своего вранья не стерильно-лабораторный, а шероховато-естественный вид. Такой, чтобы противник всегда мог придраться к мелочам, в чем-то усомниться, и в то же время не сумел бы подкопаться к стержню твоей легенды. Ее гибкой, но крепкой несущей основе, без которой она рассыплется в прах от первого же легкого толчка.

Легенда Олега Шашкина была к таким потрясениям готова. Как дезинформатор, Чапай не выдерживал критики, зато ее выдерживала озвученная его устами история. И ее проверка, как следовало догадываться, не заставит себя долго ждать.

Я выдал Мангусту и Коваленко все, что было положено знать Чапаю, ни словом больше. Да, я своими глазами видел ящики

с бурильными торпедами «Шурф-12». Как я мог увидеть то, что не предназначалось для моих глаз? Катер – маленькое и тесное судно, и все это добро лежало в контейнерах прямо на палубе, под тентом. Барклай сам прибыл встречать груз и позволил нам сойти на берег только после того, как лично вскрыл каждый ящик и проверил его комплектность (именно так я в шкуре Дровосека и делал на глазах у курсантов и катерных команд). Почему я уверен, что это были именно «Шурфы»? Читал как-то о них в Интернете, вот и опознал наяву – ведь это не секретное оружие, верно? С их помощью уже давно тушат пожары на нефтяных скважинах и затыкают жерла самых неугомонных вулканов… Нет, покупателей, кому Барклай намеревался продать торпеды, мы не видели. И не расспрашивали его на сей счет – зачем? Все равно Барклай не ответил бы, так как нас это абсолютно не касалось. Мы приехали в Крым пострелять по механоидам и только. И бизнес, каким занимался человек, пригласивший нас на сафари, лично мне был тогда до лампочки. Да и сейчас, честно сказать, тоже. А про торпеды и их вероятные цели – Городища, – я заговорил лишь потому, что хотел приподнять свой авторитет в глазах сталкеров, показав, что мне известно нечто такое, о чем они пока не ведают ни сном ни духом.

Выведав у меня все, что им хотелось, дознаватели отошли в другой угол номера и провели тет-а-тет короткое совещание. Биотехнологический оборотень, вроде меня, моделирует себе, как правило, обычную внешность, но функциональные возможности тела он усовершенствует по максимуму. Шашкин в моем исполнении выглядел столь же заурядно, как его ныне мертвый оригинал – при жизни. Зато слух у Чапая был просто фантастический. Я не смог расслышать, как Мангуст здесь объявился, поскольку он не пришел сюда по коридору, а телепортировался прямо под дверь капитанского номера. Но перешептывание Хомякова и Коваленко я разобрал вполне отчетливо, даже несмотря на то, что они в целях конспирации отвернулись от меня к стене.

– Кто эти люди, которым ты хочешь продать информацию о Барклае и «Шурфе-12»? – осведомился Матвей у гостя. Чем вновь дал мне понять, что тот все-таки не посвятил его в подробности своей нынешней жизни.

– Питерцы, – в очередной раз беззастенчиво солгал Мангуст. – Есть у них в Москве и Сосновом Бору несколько Барьерных тоннелей, на которые давно зарится Орден. Но Питерцы не желают раскрывать ему свои секреты даже за деньги. Узловики догадываются, где пролегают эти коммуникации, но сами добраться до них не могут. И теперь они, похоже, хотят взорвать с поверхности парочку тоннелей в качестве шантажа. Чтобы Питерцы побоялись за остальные тропы и позволили Ордену пользоваться ими на равных правах с ними. Только уже бесплатно, разумеется. Вот я и хочу предупредить Питерцев, какую провокацию готовит в отношении них Хантер.

– Долбаная политика! – проворчал капитан. – Долбаный Орден! Как хорошо, что я далек от всего этого дерьма!

– И не говори! – притворно согласился с ним Хомяков. А потом, как мне показалось, вполне искренне добавил: – Будь на то моя воля, старик, я бы тоже не ввязывался в местные разборки, пропади они пропадом. Однако ничего не поделаешь: мне нельзя покинуть Зону даже без алмазов, а помогать семье за Барьером как-то надо…

Приятели потрепались еще немного о других, не имеющих отношения к Барклаю и Чапаю вещах, после чего Мангуст поблагодарил хозяина, пообещав в следующий раз поставить ему за сегодняшнюю услугу выпивку, и удалился. Вполне обычным путем – через дверь, а не мгновенно

растаяв в воздухе, как он теперь умел делать. А Коваленко глянул на часы, отметил, что на дворе рассвет, и в принципе нам уже можно сгребать манатки и выдвигаться в путь. В связи с чем я заметил, что мне не помешало бы взбодриться – иными словами, опохмелиться, – ибо заставлять меня маршировать по Зоне с жестокого бодуна будет сродни пытке. А пытать арестованного капитану запрещает конвенция о правах этих самых арестованных. Самому Матвею похмелье было чуждо, поскольку его кровь и печень очищались десятками «жженых» имплантов. И все же он вошел в мое горестное положение, плеснув Чапаю на дорожку полстакана водки и подождав, когда страдальцу малость полегчает.

Пока Коваленко прощался с Топотуном и объяснял глухонемому что-то по поводу протекающего в номере крана, я заглянул краем глаза в регистрационную книгу отеля. И выяснил, что оба постояльца из двести восьмой комнаты выехали из «Бульба-Хилтон» за полчаса до нас. То есть примерно тогда, когда мы распрощались с Мангустом. В принципе я знал, что моя группа уже вовсю готовит мне побег, – иначе в случае каких-либо затруднений Вектор или Гаер показались бы мне сейчас на глаза, – но уточнить это лишний раз не помешало.

Ни я, ни мои оперативники не могли вычислить точный маршрут моего конвоирования. Можно было лишь предполагать, что капитан изберет для нас кратчайшую дорогу. Нам предстояло пересечь Барьер где-то на полпути между Выгребной Слободой и Гденью, а оставшееся до блокпоста расстояние проделать вдоль внешней стороны Барьерного купола. Однако на первом этапе нашего путешествия имелось несколько труднопроходимых участков, что оставляли нам ограниченное пространство для маневров. В одном из таких мест Чапаю и должна была улыбнуться удача. Улыбнуться и подарить ему шанс на побег.

Вектор и Гаер не стали тянуть время, позволяя Матвею увести меня далеко от рынка, и устроили засаду в первом же месте, мимо которого мы никак не могли пройти.

Это случилось двумя километрами юго-восточнее Обочины, на нешироком, порядка сотни метров, промежутке, разделявшем два тектонических разлома, не позволяя им срастись в один гигантский. На этой полоске земли торчала старая покосившаяся, словно Пизанская башня, водокачка из красного кирпича и одноэтажный домик с прогнившей, провалившейся внутрь крышей – не то насосная станция, не то еще какая техническая постройка. Они были выстроены здесь еще в середине прошлого века и дожили до наших дней наряду с остальными уцелевшими при Катастрофе зданиями на ЧАЭС и в ее окрестностях.

У нас имелся выбор: обойти домик и водокачку стороной или пройти напрямик между ними, немного сократив себе путь. Коваленко, не мудрствуя лукаво, выбрал последний вариант. Но, не дойдя до домика полусотни шагов, остановился, поскольку заметил на его стене предупредительную надпись.

Вообще, на домике и водонапорной башне было много всевозможных надписей, но все они наполовину стерлись от времени и непогоды. Увиденное нами предупреждение было нанесено поверх них белой краской совсем недавно, и потому, не успев поблекнуть, бросалось в глаза сильнее прочих.

«Не ходи туда, брат! Засасывает насмерть!» – гласило оно. А куда именно не стоит ходить «брату», уточняла начерченная под посланием стрелка, чей конец указывал на восточный угол дома. Нам пришлось бы его обогнуть, надумай мы преодолеть перешеек между разломами по левому краю. Но, поскольку капитан намеревался пересечь его по центру, то беспокоиться нам было вроде бы не о чем.

И все же Коваленко велел мне замереть на месте и, сойдя с тропы, удостоверился, что предупреждение – не фальшивка. Вполне разумная предосторожность. В Зоне нередко встречались ублюдки, которые направляли ложными призывами доверчивых сталкеров прямиком в западню… Ан нет, не в этот раз! Заглянув издали за угол постройки, Матвей вернулся ко мне и, указав на надпись, сказал: