Караван в горах. Рассказы афганских писателей
Шрифт:
Суркай был счастлив. Он — гость в доме, где хозяйка Бадри. Дочь Базгуля — член отряда защитников революции, лучшая ученица на курсах ликбеза, самая красивая, самая умная и смелая девушка… Бадри… Тут сладостное томление охватило Суркая, он вспомнил разговор с учителем Розаем.
Ощущение счастья не покидало Суркая и дома. Счастья и какого-то смутного беспокойства. Он почитал немного и лег спать. Прежде чем уснуть, снова вспомнил слова учителя Розая, прошептал имя Бадри, улыбнулся. «Может это и есть любовь?»
Занималась заря, окрасив багрянцем блестящую корочку льда на ручье. Холодный воздух огласился звонким пеньем
В дверь постучали, громко, настойчиво. Суркай, еще дремавший, быстро вскочил и пошел открывать.
— Кого несет в такую рань? — крикнула мать.
В дверях стоял Зирак, замполит волостного царандоя[ Царандой— народная милиция.]. Зирак откозырял:
— Господин улусваль[ Улусваль— начальник уезда.] просит вас прийти по очень важному делу.
В висках у Суркая застучало, он сразу понял, что это за важное дело, если улусваль просит его прийти, едва рассвело.
Через минуту Суркай уже был готов и сказал матери:
— Что-то случилось, меня вызывает господин улусваль.
Мать сидела на молитвенном коврике и перебирала деревянные четки.
— Да ниспошлет тебе благополучие пречистый аллах, — прошептала женщина, — иди, сынок, вручаю тебя господу богу, да будет впереди тебя свет.
Зирак хорошо знал Суркая и ожидал, пока тот первый заговорит. Суркай всегда высказывался очень точно и требовал точности от других. Суркай заметил, что Зирак чем-то сильно расстроен, и тоже молчал. Оба, видимо, боялись заговорить о случившемся.
— Ну что, господин улусваль… — произнес наконец Суркай.
Улусваль опустил голову, потом, избегая взгляда Суркая, ответил глухо:
— Каджир сообщил по телеграфу, что в бою с душманами погиб Мангай.
Ноздри Суркая затрепетали от волнения, он с силой сжал челюсти, сказал:
— Продолжайте!
— Позавчера при стычке в районе Нава душманы потеряли тринадцать человек, мы — двоих убитыми и троих ранеными. Сегодня к полудню погибшие будут доставлены в деревню. Если вы успеете организовать похороны…
Наступило молчание. Суркаю казалось, будто перед ним выросла стена горя и отчаяния.
— Соберите партийных товарищей и волостных чиновников, пусть сделают все, как положено, согласно обычаю для торжественных похорон шахидов[ Шахид— принявший смерть за святое дело.].
Могилы для погибших были вырыты. В саду у Базгуля Муллалад руководил приготовлением поминальных блюд. На земле расстелили паласы. Базгуль насурьмил глаза, надел черную чалму. Держался он стойко и мужественно. Разговаривал со всеми спокойно, приветливо. Трудно было поверить, что это его сын, его Мангай, погиб.
Посреди сада Базгуль расставил чапаркаты[ Чапаркат— то же, что и чарпайи (см. выше).]. Было прохладно, но безветренно, пригревало солнце. Кто надел коцав[ Коцав— войлочный халат без рукавов.], кто — пату[ Пату— шерстяная шаль или плед.], некоторые завернулись в байковые одеяла. У Шади сердце сжималось от горя. Он вспомнил собственного сына, убитого во времена правления ханов. Лицо его было мокро от слез, и он прятался от Базгуля. Когда Шади перекладывал с места на место дрова под котлом, Мулладад заметил, что плечи его вздрагивают и он все время вытирает глаза краем чалмы.
Базгуль вместе с другими деревенскими стариками сидел на чапаркатах. Он смотрел на восток, на зарю. Над деревней
Птиц вспугнул шум вертолета, и они разлетелись в разные стороны. Вертолет сделал над деревней два круга и приземлился возле милиции. Первым из него вышел молодой майор в полевой форме. Он козырнул Суркаю, представился:
— Майор Хвазак, — поздоровался с остальными и стал рядом с Суркаем. Суркай не сводил взгляда с двери вертолета. Спустили носилки, завернутые в красное знамя, на них покоилось тело шахида Мангая. Несколько крестьян подошли к вертолету, на плечах перенесли носилки к правлению и установили на помосте. В это время офицеры и солдаты спустили с вертолета вторые носилки, завернутые в красное знамя, и поставили на втором помосте.
Бойцы народной милиции и офицеры, опустив дула автоматов к земле, с почетом поместили их рядом с носилками шахидов.
Последними вышли из вертолета секретарь парторганизации уезда «П» и два партийных товарища и направились к строю… Одни плакали, другие, едва сдерживая слезы, шепотом переговаривались. По знаку Суркая оба помоста соединили. Все направились к дому Базгуля.
Мангай, единственный сын Базгуля, окончил шесть классов деревенской школы. Тогда Базгуль еще не был таким немощным и сам управлялся и в поле, и по хозяйству. Но шло время, и однажды Мангай понял, что отец уже не в силах обрабатывать землю. Пришлось мальчику бросить школу и помогать отцу. Мангай был сверстником и товарищем Суркая. Он часто, подолгу беседовал с ним и через несколько месяцев Мангай вступил в ряды НДПА. Ему была по душе программа партии в земельном вопросе, а также проводимая ею борьба за освобождение крестьян и всех трудящихся. Мангай понял, что только борьба и единство принесут освобождение. Постепенно Мангай стал активным членом партии. И до революции, и после он выполнял важные партийные поручения. Во времена монархии Мангая несколько раз бросали в тюрьму. Но сломить его врагам не удалось. Он оставался верен партии.
Через несколько месяцев после победы революции, когда партия начала работу по проведению земельной реформы, Мангай, выполняя свой революционный долг, трудился день и ночь, не зная усталости. Когда же начались насилия и грабежи контрреволюционеров из-за рубежа, Мангай первым взял на себя обязанность защитника революции. Как председателя крестьянских кооперативов его хотели оставить в тылу, но Мангай и слышать об этом не желал. Он унаследовал характер отца.
Два месяца назад Мангай первым из крестьянских парней откликнулся на призыв партии о добровольном вступлении в ряды защитников революции. Уезд «П» находился в очень тяжелом положении. Расположенный вблизи границы, он систематически подвергался бандитским налетам. И Мангай, не задумываясь, отправился в этот уезд.
Еще Суркай вспомнил, что Мангай многих крестьянских парней привлек на сторону партии и революции. Мангай был не только односельчанином Суркая, товарищем по партии и единомышленником, но и самым близким его другом. Суркай чувствовал себя как птица, потерявшая крыло. Как он скажет о гибели Мангая жене, у которой на руках полугодовалый ребенок?
Суркая не покидала мысль: «Не убивайся так, ребенок вырастет. Не убивайся! Разве он один оказался настоящим шахидом в это трудное время революционных свершений. Не убивайся! Всей своей жизнью Мангай доказал, что путь к свободе лежит через реки крови. Но впереди ясное, светлое утро. Не убивайся! Сын Мангая когда-нибудь расскажет всем жителям земли, что золотой корабль нашей революции плыл по кровавым волнам. И он доплыл, потому что сыны народа не пощадили ради него своей жизни. Не убивайся, сын Мангая расскажет все, как было…»