Кардонийская рулетка

Панов Вадим Юрьевич

— И сильно сей опыт помешал тебе в жизни, месе карабудино?

Алхимик наконец понял, что обрадованные возможностью развлечься друзья просто так не отстанут, и перешел в контратаку:

— Альваро, никак не ожидал, что ты э-э… убежденный сторонник телесных наказаний. Это разве не флукадрук?

— Когда-то я считал телесные наказания несомненным доказательством человековской дикости, но с течением времени понял, что в этом инструменте заложен определенный смысл, — важно ответил Хасина. — Тщательно и беспристрастно проанализировав доступную информацию, я убедился, что в некоторых случаях подобное воздействие необычайно эффективно. Ты, Мерса, не медикус, но наверняка слышал аксиому, что яд в разумных дозах оказывает положительный эффект. — Альваро с наигранной печалью оглядел офицеров. — Человеки несовершенны, говорю вам как сторонний и нейтральный наблюдатель, человеков следует улучшать.

— Не такой уж ты нейтральный, — громко заметил Энди, поправляя очки.

— Это еще почему?

— Давно хотел спросить: в чем цель твоих э-э… исследований? Что будет, когда твоя раса соберет достаточно сведений о человечестве?

Контратака удалась: разогретые пивом офицеры охотно

переключились на новую тему и принялись забрасывать медикуса каверзными вопросами:

— Вторжение?

— Ты будешь нас вешать?

— Альваро, брат, за что?

— Хасина, я всегда был добр к тебе.

— Жалкие, жалкие человеки, — усмехнулся медикус. — Вы способны мыслить исключительно насилием.

— Ты вроде не возражал против телесных наказаний. Почему бы тебе не согласиться с массовыми убийствами?

— Вы убьете всех или оставите немного рабов?

— Чтобы кто-то возделывал для вас поля.

— Я не хочу быть рабом.

— Или вы нас съедите?

Альваро помолчал, хлебнул ароматного пива, после чего добродушно продолжил:

— Посмотрите на меня, человеки, посмотрите и убедитесь, насколько развита моя раса. Постарайтесь понять, гвини патэго, что мы образованны, умны и миролюбивы. И лишь благодаря нашей невероятной доброте вы до сих пор засоряете Вселенную своей жалкой цивилизацией.

«— Пораскинь мозгами, Мерса: человеки открыли десятки пригодных для жизни миров, но не освоили и сотой части Вселенной. Да что там сотой — миллионной! Вы ползаете по малюсенькому уголку необъятного, а пыжитесь так, словно положили в карман все существующие звезды. Вы не встретили разумных и, гвини патэго, решили, что являетесь единственным, уникальным видом. Но ведь это глупо, Мерса, ты понимаешь, что это глупо? Вселенная огромна, а значит, есть вероятность, что где-то далеко, или совсем рядом, существует иная цивилизация. Более могущественная, чем ваша, и более мудрая.

Хасина разговорился, когда мы остались в кают-компании „Амуша“. С момента нашего знакомства прошла примерно неделя, и медикус, по всей видимости, решил, что настало время поведать мне правду. Разговор Альваро начал заявлением, что не является человеком, и тут же развил мысль, объясняя, что имеет в виду. Любопытную мысль. Но поначалу, признаться, она сбила меня с толку.

— Почему же мы э-э… до сих пор никого не встретили?

— Не пришло время.

— А кто будет решать, когда оно придет?

— Разумеется, мы, месе карабудино, — гордо ответил Хасина. — Как более развитые существа. И более мудрые. Настанет день, и мы объясним человекам, что Вселенная принадлежит не только им. То есть — вам. Или просто: не принадлежит вам. Я не знаю, какую формулировку выберут наши вожди.

Знаю, знаю, следующий мой вопрос прозвучал на удивление глупо, но ты должен меня простить, Олли — я был настолько ошарашен, что попросту не знал, как правильно поддерживать столь занимательную беседу.

— Ты прибыл к нам э-э… официально?

— Нет, конечно же, — рассмеялся Альваро. — Меня доставили в Герметикон в младенческом возрасте, но доставили не просто так, а с тайной миссией. Меня отобрали из тысяч претендентов и подготовили к существованию в невыносимых условиях вашего общества.

— Э-э…

— Предвижу удивленные вопросы, поэтому расскажу подробнее. — Хасина налил себе вина.

— Полагаю, э-э… это будет э-э… познавательно, — пролепетал я, но увлеченный медикус меня не слышал.

— Сначала я не подозревал о своем предназначении, месе карабудино. В приюте, а позже у приемных родителей я рос обыкновенным мальчиком, правда, очень умным и любознательным… Мерса, тебя когда-нибудь считали умным и любознательным?

— Э-э…

— Значит, ты не поймешь. Я много читал, всегда стремился к новому, но не только этим отличался от сверстников. — На губах медикуса заиграла сентиментальная улыбка. — Иногда, разглядывая рассыпанные по ночному небу звезды, я испытывал странное щемящее чувство. Необъяснимая тоска охватывала меня в те мгновения, и мне казалось, что я потерял нечто необычайно важное, нечто дорогое. Я не сразу понял, что, глядя на звезды, я чувствовал себя чужим, что человеки не родня мне, и где-то далеко-далеко, в бескрайних просторах Пустоты, скрывается мой настоящий дом. — Хасина выдержал многозначительную паузу, во время которой сделал пару больших глотков вина. — А затем я узнал, что не могу иметь детей от ваших женщин и ко мне не прилипают пикантные недуги. Согласись, Мерса, это весомое основание считать себя не таким, как все.

— И ты стал медикусом на „Амуше“… — пробормотал я, подразумевая, что это весьма невысокая должность для тайного агента, но не был понят.

— Да, стал медикусом, — важно ответил Альваро. — Что не так?

— Я думал, твоих э-э… родичей заинтересуют наши изобретения, политика, власть…

— Этими вопросами занимаются другие агенты, — успокоил меня Хасина. — Моя же цель — техническое изучение человеков.

— Зачем? — выдал я совсем уж идиотский вопрос.

— А зачем ты изучаешь алхимию?

— Э-э… в научных целях.

— Еще подсказки нужны?

Я решил, что нет — не желал выслушивать ехидные замечания медикуса. Хотел закончить разговор, однако не мог не поинтересоваться:

— Альваро, для чего

ты выдал мне свою тайну? Мы ведь едва знакомы.

— В познавательных целях, — не стал скрывать Хасина. — Хотел увидеть твою реакцию.

— И как?

— Ничего интересного, Мерса, ты стандартно ошарашен и не знаешь, как себя вести.

Ответ, признаться, меня покоробил. Особенную неприязнь вызвала правота медикуса: я действительно находился в некотором затруднении, но это ведь не повод хамить, правда? И потому я попытался огрызнуться:

— А мессер знает о твоем происхождении?

— Конечно. — Хасина помолчал и добавил: — Мессер сказал, что высокая цель налагает на меня большие обязательства, и если я хочу с блеском исполнить миссию, то должен стать лучшим медикусом Герметикона. — Еще одна пауза. — Я стараюсь.»

Из дневника Андреаса О. Мерсы, alh. d.

— Давно я так не смеялся, — тоненько захихикал Бабарский, утирая выступившие слезы. — Вам, ребята, нужно билеты на свои диалоги продавать. Или в цирк завербоваться. Хотя в цирке высокий травматизм.

— И все равно я против телесных наказаний, — упрямо заявил алхимик. — Против!

— На моей памяти мессер никого не порол, — заметил Бедокур.

— А другие адигены?

— А другие адигены меня не волнуют, — нахохлился шифбетрибсмейстер.

И Мерса, к огромному своему удивлению, различил в голосе Чиры угрозу. Которая прозвучала тем более весомо, если учесть выдающуюся комплекцию Бедокура: двухметровый рост, мощная мускулатура и кулаки размером с небольшие тыквы. Выглядел шифбетрибсмейстер настоящим громилой, но в технике разбирался получше иного конструктора, и все оборудование «Пытливого амуша» работало у Чиры как часы. Наверное, не хотело связываться. Или же послушно подчинялось многочисленным заклинаниям, заговорам и оберегающим проклятиям, по части которых Бедокур также был большим мастаком. Путешествуя по Герметикону, Чира ухитрился изучить огромное множество примет, предзнаменований и магических ритуалов, которые активно использовал в повседневной жизни. Длинные каштановые волосы Бедокур заплетал в косички, перемежая их заговоренными веревочками и бусами, а на широкой груди носил медальоны Доброго Маркуса, небесного покровителя Линги, и почитаемого всеми цепарями Герметикона святого Хеша. С медальонами соседствовали амулеты: кривая раковина хансейских жриц Большого Фебула, усиливающая удачу обладателя на количество завитков, и редчайшая подъязыковая косточка лагорианской обезьяны Ким, о предназначении которой Чира упорно молчал. На руках Бедокура позвякивали многочисленные браслеты-обереги.

— Другие адигены не имеют права меня трогать, — закончил шифбетрибсмейстер. — Если не хотят, чтобы я их ауру с грязью смешал. Или еще чего.

— То есть пусть бьют кого угодно, только не тебя, да?

— Мерса, не горячись, — примирительно произнес Хасина. — Ты плохо понимаешь законы, регламентирующие взаимоотношения адигенов и простолюдинов. Для начала уясни, что в адигенских мирах нет рабства, все простолюдины — свободны.

— До тех пор, пока не решат заключить с адигеном договор, — уточнил Бабарский. — То, что у вас называется контрактом или договором о найме, на Линге именуют вассальной присягой. Вот и все отличие.

— В присягу входит пункт о телесных наказаниях?

— О возможности телесных наказаний, — поднял палец Альваро.

— Вассальная присяга не менялась тысячу лет, — с чисто лингийской гордостью сообщил Чира. — В ней все по-настоящему.

— И вас это устраивает?

— Ты опять ничего не понял. — Хасина ткнул Бедокура в бок, не позволив шифбетрибсмейстеру облить алхимика парой-тройкой крепких выражений, и вернулся к вопросу: — Точнее, месе карабудино, ты не учитываешь того факта, что простолюдины имеют право владеть оружием. Так повелось с самого начала, поскольку адигены быстро поняли, что удержать власть над дарством можно только с помощью ополчения — одной дружины недостаточно. Кахлесы, если тебе интересно, правят больше тысячи лет, а почему? Потому что все простолюдины дарства поднимаются по первому зову.

— И что?

— А то, что вооруженными людьми нельзя править, ими нужно управлять, — наставительно объяснил медикус. — И все адигены, которые хотят удержаться у власти, знают эту нехитрую аксиому назубок.

— Не пора ли им поменять законы?

— А кто позволит? — ехидно осведомился Бабарский. — Народ слишком хорошо вооружен, чтобы быть безропотным.

— Когда простолюдин принимает вассальную присягу, он в том числе обязуется вооружиться, — сообщил Бабарский. — Ты, Мерса, наверное, не заметил, но в маленьком Даген Туре есть девять оружейных лавок. Так что, если мессер или какой-нибудь другой адиген начнет вдруг пороть подданных направо-налево, в него тут же начнут палить из-за каждого угла.

— Но зачем, в таком случае, служить адигенам? — растерялся алхимик. — Не лучше ли самим выбирать правителей?

— В каждой общине есть голова и мировой судья.

— Я имел в виду главу государства.

— Зачем ломать то, что работает? — удивился Хасина. — И работает хорошо.

— А как же новая кровь?

— Дары имеют право посвящать в адигены наиболее выдающихся простолюдинов, и они этим правом пользуются.

Офицеры не убеждали алхимика в преимуществах адигенского строя, они спокойно и неторопливо рассказывали о древних законах, по которым живет Линга. О законах, не менявшихся уже тысячу лет, и о том, почему гордые адигены, которых на Бахоре и Заграте считали чуть ли не рабовладельцами, чтили эти законы.

— И вспомни, месе карабудино, что даже Эдуард Инезир не смог завоевать Лингу и был вынужден заключить с дарами договор, — подытожил медикус.

— Наши предки Узурпатора кровью умыли, — гордо сообщил шифбетрибсмейстер.

И алхимик понял, что простолюдин Бедокур имел на это высказывание такое же право, как и Помпилио дер Даген Тур.

— Но право на телесные наказания у них есть, — промямлил Энди. Воспитанный в свободном от адигенов Бахоре, Мерса считал это право ярчайшим примером насилия над личностью.