Карфаген должен быть разрушен (др. изд.)
Шрифт:
Так он оказался на опушке леса. Прислонившись спиной к дереву, человек в меховой куртке и кожаных штанах дул в свирель. Мелодия была веселой и задорной, чем-то напоминая песни, которые Александр слышал у себя на родине.
Животные окружили пастуха и с хрюканьем тыкались ему в ноги. Теперь Александр не сомневался, что это — свиньи. «Есть же различные породы собак, — думал он. — Так и свиньи, наверное, бывают разные: белые и черные, жирные и тощие. Человек этот — свинопас и одет не как ромеи. И почему я должен его бояться, если даже животные льнут к нему?»
Александр вышел
Тропинка изгибалась вслед за бесконечными поворотами реки. Пенная, зеленовато-белая, разорванная каменистыми островками река шумела внизу, и в ее шуме Александр улавливал уже знакомую ему мелодию свободы. Александр шел, не ощущая ни холода, ни боли в израненных ногах. Когда ему становилось невмоготу, он разжимал кулак и, глядя на гемму, шептал: «Мама! Я жив! Ромеи не убили меня, мама!»
Уже вечерело, и горы розовели в закатных лучах. Не оставалось ни сил, ни мыслей. Но все-таки что-то еще толкало Александра вперед. Вдруг он споткнулся и упал. Открыв глаза, он увидел в нескольких шагах от себя огромного зверя, напоминавшего оленя, с горбатой, покрытой короткой шерстью спиной, почти лошадиной мордой и наростом на нижней губе.
«А не видение ли это, посланное мне богами», — подумал Александр, теряя сознание.
БЛОССИЙ
Полибий остановился у опрятного дома. Над дверью красовалась табличка: «Блоссий Фортунат приветствует своих гостей». Сюда Полибия направил первый же эллин, которого он встретил в Кумах. На вопрос: «Нет ли в городе людей, видавших Ганнибала?» — он сказал: «Иди к Блоссию. Блоссий все знает».
«Наверное, местная знаменитость», — думал Полибий, открывая дверь.
В атрии находились человек в гиматии лет тридцати, девочка лет двенадцати и мальчик лет семи.
Поприветствовав гостя по эллинскому обычаю, человек в гиматии сказал детям:
— Можете идти. Сегодня наш урок окончен.
Пока дети собирали таблички и прощались с учителем, Полибий разглядывал книжный шкаф, мысленно повторяя идущие друг за другом имена: «Геродот, Ксенофонт, Фукидид, Тимей…»
— Я вижу, — проговорил Полибий, когда учитель освободился, — что не ошибся адресом. Ты любишь историю?
— Я люблю судьбу и пытаюсь вникнуть, как она вершит справедливость, — отозвался Блоссий.
— Справедливость? — горько усмехнулся Полибий. — Где ты ее отыщешь в наши дни? Разве справедливо то, как судьба обошлась с Элладой?
— У нас короткое зрение и недалекий ум, — произнес Блоссий. — Мы пытаемся измерить своей жалкой долей величие решений судьбы. Словно можно разлить океан по амфорам и их сосчитать. Историком бы я назвал не того, кто записывает случившееся, а того, кто извлекает из него уроки, кто за поступками людей видит замысел судьбы или, если хочешь назвать ее по-другому, — Божества.
Полибий изумленно слушал собеседника,
— Ты скажешь, — продолжал Блоссий, проводя пальцами по футлярам книг, как по струнам лиры, — что ни один из тех людей не понял законов истории. И я с тобой соглашусь. Тогда ты спросишь, зачем я трачу на эти писания время. Блуждания других помогают нам нащупать верный путь и избежать чужих ошибок. Да и судьбы тех, кто создавал эти бесподобные творения, поучительны. Взгляни: Геродот, Фукидид и Ксенофонт почти всю жизнь прожили на чужбине. Тимей был изгнан из Сиракуз.
— Я не сказал о себе, — с волнением в голосе проговорил Полибий. — Я тоже изгнанник. В своем путешествии я не гонюсь за красотами этой страны. Я иду по следам Сципиона и Ганнибала. Поэтому мне так интересно то, о чем ты говоришь.
— Это его мысли. — Блоссий встал и, сняв с полки бюст, повернул его лицом к Полибию.
«Зенон из Китиона», — было написано на подставке. Плоское лицо с высоким лбом. Нос с горбинкой. Толстые губы. Тонкая шея с выпирающим кадыком. Во всем облике ничего эллинского.
«Китион — финикийский город на Кипре, — вспомнил Полибий, вглядываясь в бронзовое лицо философа. — Для Гомера финикиец — расчетливый торгаш и пират. Все изменилось. Миром владеют ромеи, македоняне — рабы, финикийцы — философы. А что будет с эллинами?»
— Среди свитков, которые мне пришлось разбирать, — проговорил Полибий неторопливо, — были и книги Зенона. Я их сложил в футляры, не читая. В юности мои учителя заразили меня презрением к новой мудрости. А новым они считали все, что после Аристотеля. Так и проскакал я мимо Зенона. Вернувшись в Рим, я освобожу его от футляров, и, может быть, он станет для меня тем же, чем для тебя, — учителем мудрости, ибо мы выбираем себе учителей сами, согласуясь со своей судьбой.
— Прекрасно сказано! — воскликнул Блоссий. — Но когда я был рабом…
— Ты был рабом! — воскликнул Полибий. — Но как же…
— Ты хочешь сказать, откуда у меня этот дом, эти книги, ученики? Судьба вновь показала свое всесилие. В Кумах появилась бешеная собака. В тот день, случайно оказавшись поблизости, я ее убил и вместе с другим рабом спас жизнь юной римлянки. Мы оба получили свободу. Я стал учить детей.
— Удивительное стечение обстоятельств.
— Вот именно. Но Зенон учит, что человек не должен ждать своей судьбы, он должен идти ей навстречу. Вместе со мной свободу получил юноша. С тех пор я учительствую, а он скупает шкуры для нашего патрона Филоника…
— Филоника? — перебил Полибий.
— А разве ты с ним знаком? — удивился Блоссий.
— Нет. Но я случайно встретился с юношей, скупавшим шкуры для Филоника. Скажи, как зовут твоего юношу и откуда он родом?
— Он эпирец Андриск.
— Андриск, сын Исомаха?
— Да, но откуда тебе известно имя его отца?
— Моего вольноотпущенника, тоже эпирца, зовут Исомахом, и он тоскует о своем сыне Андриске, их разлучило рабство.
— Это отец Андриска! — воскликнул Блоссий. — Все эти годы Андриск ищет его. В Риме ему удалось узнать, что отец достался Катону. Юноша объехал поместья Катона, рассыпанные по всей Италии!