Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Женни и Энгельс бессильно наблюдали, как бесплодно заканчивается этот год — без всякого прогресса в работе над важнейшей книгой Маркса, делом всей его жизни. Маркс совсем забросил и статьи для «Трибьюн», перевалив эту работу на Энгельса, чтобы получать хотя бы эти мизерные гонорары. Женни и Энгельс выразили друг другу свое беспокойство и разочарование в письмах. В середине августа Женни писала Энгельсу, что надеялась начать переписывать памфлет о Фогте: «Дело затягивается, и я боюсь, что и Карл оказался слишком в него затянут». Она упоминает также, что Маркс не предпринимает никаких усилий, чтобы найти издателя {107}.
Энгельс редко терял самообладание в отношении Маркса, однако потерял его в отношении дела Фогта. Он уже сталкивался с подобным подходом во время написания «Святого семейства», которое тоже должно
Миновал и еще один месяц, а Маркс все еще не закончил работу, однако очень серьезно готовился к тому, чтобы опубликовать «анти-Фогт» в Лондоне. Найденная им фирма никогда не занималась книгопечатанием и хотела, чтобы Маркс заплатил авансом 50–60 фунтов — эти деньги Маркс надеялся получить от друзей {109}. Энгельс был категорически против такого плана, говоря, что не доверяет издателю, который требует аванс. Кроме того, он утверждал, что напечатать брошюру в Лондоне означает только то, что ее никто не прочтет: «Этот опыт мы уже сотни раз проходили — в отношении любой эмигрантской литературы. Всегда — никакого эффекта, всегда — впустую потраченные время и деньги» {110}.
Маркс никого не слушал. Он писал Лассалю: «Я пришел к выводу, что единственный выход — печататься в Лондоне».
Он говорит Лассалю, что памфлет против Фогта может быть напечатан очень быстро и с легкостью окупится. Казалось, Маркс начисто утратил связь с реальностью; он был исполнен грандиозных планов на будущее: «Приближается время, когда наша «маленькая» и в полном смысле «сильная» партия (а она такова, поскольку другие понятия не имеют, чего хотят, либо не хотят того, о чем имеют понятие) должна разработать свой план кампании». Он предполагает, что вторая часть его книги выйдет перед Пасхой «в иной, необычной форме, в каком-то смысле более популярной и доступной. Не только, разумеется, потому, что я просто так хочу, но прежде всего потому, что вторая часть исполняет явно революционные функции, а кроме того, потому, что я описываю в ней куда более конкретные явления» {111}.
Примерно в это же время Маркс отсылает Женни с детьми на неделю к морю {112}. Нетрудно представить, до какой степени все они нуждались в отдыхе после безумия последних месяцев, связанного с Фогтом, — однако спокойствия в Гастингсе семья не нашла; всю неделю напролет лил сильный дождь. Женнихен пишет, что все они были вечно покрыты грязью с головы до ног и походили на пучки водорослей, а не на женщин {113}.
К 25 сентября они вернулись в Лондон — Маркс находился на этапе выбора названия для своей 200-страничной книги. Он предлагал «Да-Да-Фогт» — по аналогии с именем арабского писателя, которого Наполеон использовал в Алжире примерно в том же качестве, что и Фогта в Женеве. Маркс утверждал, что аналогия будет понятна примерно на середине книги {114}, и в письме к Энгельсу отстаивал это название, говоря, что оно «заинтригует обывателя, порадует меня и отлично впишется в насмешливый и презрительный стиль всей работы». Он сказал, что обсудит это с Женни, его «критической совестью» {115}. Легко можно представить себе Энгельса, раздраженно дергающего себя за бороду при прочтении этого письма. Если уж Маркс собирался дать Фогту прозвище, то оно должно было быть понятным и без того чтобы прочитать половину книги! «Твой насмешливый и презрительный стиль вряд ли отразится еще хоть в чем-то, кроме названия, но сейчас оно вычурно и надуманно» {116}. Маркс согласился — возможно испытывая чувство вины перед другом, чьи советы он до сего момента игнорировал… и от кого зависело финасрование книги. Однако так просто он не
В октябре Маркс получил известие, что растаяли его последние надежды в отношении «National Zeitung». Его дело было полностью отклонено Верховным судом в Берлине, постановившим, что его открытие было необоснованным решением {118}. Это постановление вынудило Маркса заново пересмотреть всю книгу, чтобы внести в нее некоторые моменты, которые сам он называл «шуточками с прусским правосудием» {119}.
Женни тщательно копировала и переписывала рукопись по мере того, как Маркс ее переделывал. Вскоре она заболела. В конце ноября у нее началась лихорадка, появились другие симптомы — но она отказывалась вызывать врача. Маркс выждал несколько дней, однако состояние Женни ухудшалось, и врача он все-таки вызвал — тот приказал немедленно увезти детей из дома; хотя он еще не поставил диагноз, но подозревал, что болезнь крайне заразна {120}. Девочки быстро собрали свои вещи и в тот же день перебрались в дом Либкнехта в Кентиш-таун (Маркс предлагал им пожить в интернате, но потом сказал Энгельсу, что они отказались из-за строгости религиозных обрядов, принятых в интернате) {121}.
В течение двух последующих дней доктор поставил диагноз: оспа {122}. Месяцем позже Женни напишет подруге: «Вы можете себе представить ужас и отчаяние моих домашних после объявления этого диагноза» {123}. Эпидемий оспы в Англии не было с 1830 года, а с 1853 года была введена обязательная вакцинация для младенцев, поэтому смертность сокращалась с каждым годом. Тем не менее те, кому повезло подцепить даже самый ослабленный вирус, в эту оптимистичную статистику не попадали: в самом лучшем случае оспа означала изуродованное пустулами лицо и тело, в худшем — тяжелую болезнь и смерть. Эта болезнь была безжалостным убийцей — в свое время колонизаторы даже использовали ее сознательно, чтобы заразить и истребить коренное население Америки. В Англии же в тот период, когда страшный диагноз поставили Женни, тысячи людей умирали от оспы каждый год {124}.
Как и во время болезни Муша, Маркс бросил все свои дела и стал ухаживать за женой. Он писал Энгельсу: «Ужасное заболевание! Если заразится и Ленхен, мне придется немедленно отправить ее в больницу. Поэтому сестрой милосердия стал я сам… На протяжении многих недель моя жена пребывала в исключительно нервном состоянии вследствие огромного количества свалившихся на нас неприятностей, а потому была более подвержена инфекции, которую и могла подхватить в омнибусе, лавке и т. п…»
О работе не могло быть и речи: «Единственное занятие, которое помогает мне сохранять ясность ума, — это математика… Вчера вечером все было ужасно. Сейчас я и сам чувствую себя больным. Только дьявол знает, сколько еще несчастий нам предстоит пережить». Вскоре совершенно измученный и опустошенный Маркс нанял сиделку, чтобы она помогла ему с уходом за Женни {125}.
Каждый день он отсылал еду Либкнехтам, иногда навещал их — но визиты были краткими из опасения принести заразу. Состояние Женни по-прежнему было очень тяжелым. Хотя она оставалась в сознании, у нее отказали руки и ноги, а тело потеряло чувствительность и утратило некоторые функции. Ее мучила боль, она горела в лихорадке и не могла спать. Сама Женни вспоминала: «Временами я лежала с открытым окном, чтобы холодный ноябрьский ветер хоть как-то остужал мой жар. Голова и сердце пылали адским огнем, а губы холодели, и лишь иногда я чувствовала вкус нескольких капель кларета. Я едва могла глотать, мой слух становился все слабее, и наконец глаза мои закрылись, и я уже не знала, не погрузилась ли я в вечную ночь!» {126}
Острая фаза заболевания обычно длилась неделю, но врач сказал, что Женни будет болеть гораздо дольше, и детей опасно держать в доме. Течение болезни говорило о том, что инфекция небывало сильна. Маркс был вакцинирован против коровьей оспы, как и Ленхен, но они должны были оставаться в доме на время карантина — в течение 10 дней. 28 ноября Маркс писал Энгельсу, что дети очень напуганы. Свою мать они видели только сквозь окна, с улицы, — она лежала в кровати, больше напоминая собственный призрак. Маркс тем временем смог отвлечься от мучительного беспокойства за Женни при помощи… острой зубной боли {127}.