Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Габриэл Мэри

В уставе было записано, что пока группа будет находиться на нелегальном положении, поскольку если в Лондоне участники и могли собираться относительно свободно, то в Пруссии, получив сведения о делегатах, полиция могла их арестовать. Однако Союзу требовался программный документ, который могли бы изучить те, кто собирается примкнуть к организации. В самом конце работы съезда члены Союза обратились к Марксу и Энгельсу с просьбой по возможности быстрее написать такой документ.

Энгельс уже набросал несколько вариантов коммунистического «катехизиса», начав работу еще в июне, однако теперь у него появились новые соображения на этот счет. В письме Марксу он пишет: «Подумай над «Символом веры». Я считаю, что лучше всего было бы отбросить форму катехизиса и назвать эту вещь «Коммунистическим манифестом» {47}.

12. Брюссель, 1848

Мне

говорят, что нет никакой опасности, потому что нет никаких восстаний; мне говорят, что раз нет открытых проявлений недовольства, нет и революции. Господа, позвольте мне заметить: я убежден, что вы ошибаетесь.

Алексис де Токвилль {1}

Женни и Маркс вместе встретили 1848 год. Союз немецких рабочих организовал встречу Нового года в кафе «Au Cygne», организовать праздник помогла Женни Маркс. «Deutsche-Brusseler Zeitung» назвала это событие еще одним шагом к укреплению демократии в ряде стран {2}, но для Женни это было прежде всего мероприятие, укрепившее ее дух. В ушедшем году ей жилось трудно. Она писала подруге: «Мое время всегда жестко поделено между большими и малыми неприятностями и скорбями повседневной жизни, [а также] заботами о делах моего дорогого мужа». Кроме того, пишет она, пока Карл был в Лондоне, «мы все, дети и взрослые, люди и мыши, переболели так тяжело, что я, например, принуждена была оставаться в постели 14 дней» {3}. Однако к Новому году появилась надежда перевернуть эту печальную страницу семейной саги. Дети были здоровы, и Женни говорит, что малыш Эдгар «утратил часть своей ужасности». Даже их финансовое положение несколько улучшилось. Мать Карла наконец-то согласилась отдать ему часть наследства {4}.

Итак, 31 декабря они праздновали, на время оставив в стороне революцию. Для Женни это был первый бал за многие годы. По такому случаю она и другие дамы ее круга оделись торжественно и пышно — вечерние платья, драгоценности, тонкие перчатки. В ту ночь на Гран-Пляс переливалась и шуршала шелками целая радуга — голубые, желтые, зеленые и красные шелковые туалеты дам поражали пышностью, свет газовых рожков отражался в окнах витрин и Отеля-де-Виль, отбрасывая мириады отблесков от драгоценностей, украшавших их шеи, пальцы и прически. В обычные дни на этой площади бурлила совсем другая, простонародная жизнь, хозяевами здесь были купцы в строгих сюртуках и лавочники в красных фартуках, но новогодняя ночь на Гран-Пляс стала волшебной.

Газета сообщала, что в кафе «цветник прекрасных и элегантных женщин» аплодировал бесконечным речам {5}, в том числе — произнесенной Марксом. Она была похожа на эхо речи, произнесенной его отцом в Трире в 1835 году, когда слова Генриха Маркса были ошибочно приняты за искусно завуалированную критику правительства (впрочем, в речи его сына эта критика читалась совершенно безошибочно). Маркс восхвалял Бельгию за ее либеральную конституцию, которая, по его словам, позволит расцвести проросшим из «семян гуманизма» благим деяниям для всей Европы {6}. Со своей стороны Женни участвовала в любительском спектакле, и газета вполне обоснованно отмечает ее «блестящий талант к декламации. Впечатляющее зрелище — когда исключительно одаренные, духовно развитые дамы стараются своим примером улучшать и питать интеллект пролетариата» {7}. Когда закончились речи, зазвучала музыка, и на паркетный пол вышли пары танцующих. Музыка играла до самого утра Нового года, и любой прохожий мог слышать ее сквозь ярко освещенные окна кафе.

Несмотря на неоднократно упоминавшуюся здесь внешнюю непривлекательность Маркса, танцевать он очень любил и проявлял к этому некоторые способности. Они с Женни кружились в вальсе, потом переходили к кадрили, которая и вовсе требовала хорошей координации и слаженности между многочисленными партнерами. Бальная публика сильно изменилась со времен чопорных аристократических балов в Рейнланде. Пышные платья больше не были привилегией дам высшего света, и отнюдь не все участники торжества носили вечерние костюмы, а некоторые по-простецки прятали в карман рабочие картузы. Мода стала более терпимой.

Однако женщина, которую Маркс сжимал в своих объятиях, хоть и стала на 13 лет старше, почти не изменилась; она была все той же 18-летней красавицей, которая покорила

Трир. За время их брака Женни постоянно испытывала нехватку денег, не имела даже собственного дома. Она страдала из-за болезней любимых детей и политического преследования ее мужа — и тем не менее, казалось, это нисколько не пошатнуло ее дух. Казалось, что она до сих пор ощущает себя под незримой защитой щита собственного аристократического происхождения. Люди ее сословия могли быть по уши в долгах, могли терпеть страдания и боль, однако их происхождение — особенно если речь шла о прусском дворянстве — никогда не позволяло им падать на самое дно отчаяния. Женни однажды в шутку назвала себя королевой, к которой следует обращаться «Ваше ничтожное Величество» {8}, и она наверняка отчасти так и воспринимала этот безжалостный и не любящий шуток мир — как свой королевский двор. Однако теперь чувствовалось, что Женни увидела себя частью и другого среза общества, социально и политически активной богемной молодежи, чье будущее довольно неопределенно, но это мало их заботит. Это было новое ощущение и новый опыт для молодой женщины с развитым интеллектом и стойкими убеждениями. Не было сомнений, что она разделяла все идеалы своего мужа, но из ее записей и писем неясно, понимала ли она, что неумолимо отдаляется от защищенного мира своего сословия и погружается в политический и социальный водоворот.

В ту ночь в Брюсселе ни у кого из компании не возникает опасений, что «завтра» выглядит слишком неопределенным. Все друзья Марксов присоединились к общему веселью. Энгельс привез с собой из Англии Мэри Бернс, и она танцует в эту ночь вместе со всеми. Впрочем, присутствие Мэри заметно омрачает праздник. Все еще бросаются в глаза их напряженные отношения с Карлом и Женни. Стефан Борн упоминал, что Маркс ясно дал понять: Женни избегает общения с Мэри. Причину этого Борн видел исключительно в аристократическом происхождении жены Маркса {9}. Однако Женни вовсе не была высокомерной по отношению к Мэри, она сердилась на Энгельса за то, что он невнимателен и бестактен по отношению к женщинам — работницам фабрик, посещающим их занятия. «Приведя свою любовницу на праздник, где собрались в основном рабочие, — пишет Борн, — Энгельс рисковал навлечь на себя их гнев и упреки, ведь довольно распространено было явление, когда сыновья богатых промышленников использовали бедных девушек из рабочей среды исключительно для удовлетворения собственных прихотей» {10}.

Вскоре Энгельсу предстояло столкнуться и с более серьезным обвинением на ту же тему: на заседании Рабочего союза в Брюсселе Мозес Гесс обвинил его в изнасиловании сожительницы Гесса, Сибиллы. Красный Волк вел протокол заседания, однако старательно избегал записывать обвинения Гесса: акт деликатности, о котором Энгельс (не присутствовавший на заседании) потом говорил Марксу, что именно это заставило его покатываться со смеху.

«Мозес, потрясая пистолетами, демонстрировал свои рога всему Брюсселю… должно быть, незабываемое зрелище… Если этот идиот будет упорствовать в своей нелепой лжи об изнасиловании, я, пожалуй, расскажу ему детали из прошлого, нынешнего и будущего… чтобы его удар хватил».

Гесс, который был на 8 лет старше Сибиллы, поручил ее заботам Энгельса, ее ровесника, попросив последнего помочь ей пересечь границу Бельгии. Энгельс рассказывал Марксу и раньше: Сибилла вдруг вообразила, что влюблена в Энгельса, а когда он никак не ответил на ее чувства, из мести рассказала Гессу, что Энгельс напоил ее и изнасиловал.

«Ее злоба на меня проистекает из любви, сильной и безответной… «Напоил» — это треть бутылки «бордо» на двоих».

Энгельс сказал также, что Гесс «совершено, кстати, свободен в отмщении мне при посредстве всех моих прошлых, нынешних и будущих любовниц» {11}.

В начале января Энгельс оставил Маркса в Брюсселе в одиночестве заканчивать Манифест. К тому времени было готово уже три варианта, два из которых написал Энгельс, а один — Гесс. Маркс начал с нуля, хотя и использовал последний вариант Энгельса — для вдохновения в качестве образца. Женни работала его секретарем, чтобы ускорить процесс. Их почерки словно переплетаются на странице: Маркс торопливо записывает свои мысли, а Женни терпеливо и кропотливо переписывает их разборчивым почерком, приводя в порядок бурлящие ненавистью и гневом обвинения своего мужа. Он клеймит буржуазию позором и настаивает, что революция закономерна, справедлива и неизбежна.