Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Габриэл Мэри

Маркс отчаянно пытался найти работу в дополнение к доходу от статей в «Трибьюн». Совместно с мужем своей сестры договорился писать для южноафриканкой газеты, издаваемой на английском и голландском языках, однако в марте это начинание рассыпалось в прах, когда редактор сообщил, что Маркс хочет больше денег, чем издательство способно заплатить {36}. Также Маркс вел переговоры с швейцарской газетой — но от этой работы сам же и отказался, назвав заказчиков «маленькими жмотами». Он был не согласен с политикой газеты, но говорил Энгельсу, что согласен на все ради спокойствия Женни {37}.

Маркс описывает свой дом как небольшой госпиталь. Он сильно беспокоился, что тех грошей, которые он зарабатывал, не хватит, чтобы прокормить семью. Особенную тревогу вызывало то, что в Лондоне вновь разразилась холера, и эпицентром эпидемии был Сохо {38}. На Брод-стрит, в минуте ходьбы от Дин-стрит,

от холеры умерло уже 115 человек (всего в том году в Лондоне умерло 11 тысяч человек) {39}. Как и многие его современники, Маркс верил, что причиной возникновения холеры стали новые трубы, проложенные на тех участках, где были похоронены жертвы эпидемии чумы 1665 года {40}.

Реальной причиной, которую обнаружил врач из Сохо, Джон Сноу, была утечка сточных вод в скважины с питьевой водой. Один из таких колодцев находился на Брод-стрит {41}.

Хотя Женни была всего на третьем месяце беременности, весь июнь она провела в постели. Доктор настаивал, что ей нужно уехать из города, и Маркс устроил так, чтобы она, Ленхен и дети пожили в доме одного их друга в деревне. Потом Женни должна была поехать в Трир {42}. Однако нужной суммы у Маркса не было: доктор прислал ему счет на 26 фунтов за все услуги, оказанные зимой, и потребовал своевременной оплаты — иначе он прекратит лечение семьи; кроме того, были счета от аптекаря и регулярные счета за квартиру. Если бы Маркс был здоров и мог работать зимой, он бы заплатил наиболее агрессивным кредиторам. Он говорил Энгельсу, что находится в западне и что его беды превратили его в «глупого и тоскливого пса. Блажен тот, кто не имеет семьи». Он спрашивал Энгельса, кто из друзей мог бы дать ему в долг — но все они и сами были по уши в долгах {43}. Трагедия беженцев закончилась — теперь они вынуждены были зарабатывать себе на жизнь там, где жили, — каким бы нищим ни был этот квартал или город. Перспектива политического переворота, которому они посвятили свою жизнь, сильно отдалилась, и теперь они проводили время, мечтая не о коронах, а о крошках…

Даже Энгельс, который всегда был достаточно обеспечен и деньгами, и темпераментом, чтобы миновать любой кризис, сейчас был подавлен и зол. На континенте росла напряженность из-за территориального спора между Турцией и Россией, и казалось, что вот-вот вспыхнет война, в которую будут втянуты Англия и Франция. Перспектива отправиться вслед за армиями в качестве военного корреспондента, а также усталость от бизнеса вдохновили Энгельса написать письмо в лондонскую «Дейли Ньюс» и предложить свои услуги в качестве журналиста {44}. Поначалу реакция была положительная — редактор по достоинству оценил работу Энгельса и попросил статью для пробного выпуска. «Если все пойдет хорошо, — нетерпеливо писал Энгельс Марксу, — летом, когда приедет мой старик, я брошу торговлю и перееду в Лондон». {45}

Однако в течение двух недель газета вежливо отклонила статью Энгельса, сославшись на то, что она написана «чересчур профессионально». Энгельс сказал Марксу, что подозревает газету в связях с одним из их врагов, который узнал стиль Энгельса и сообщил редактору, что Энгельс «не более чем бывший доброволец, коммунист и обычный торговый клерк — это решило и уничтожило всё… Вообще все это дело вывело меня из себя» {46}.

В довершение этих бед товарищи Энгельса узнали, что он живет с Мери Бернс (он ненадолго отказался от второй квартиры, чтобы сэкономить деньги), и все эти социальные и политические осложнения привели к тому, что он был вынужден переехать в другую квартиру, которую не мог себе позволить {47}. Марксу он писал: «Из всей этой банды мы не можем положиться ни на кого, кроме друг друга» {48}. В самом деле, из-за бедности, алкоголя, или женщин, но большинство их настоящих друзей ушли в небытие. Поляк, бывший секундантом Шрамма в дуэли против Виллиха, погиб, когда ветхий домик в Уайтчепел, где он жил с шестью другими беженцами, сгорел дотла {49}. Пипер, который недолгое время жил в семье Маркса, заразился тяжелой формой сифилиса и еще дважды появлялся на пороге их дома. Сначала — после того, как его вышвырнули из собственной квартиры за неуплату. Он взялся за ум, стал давать уроки немецкого, но вскоре вновь оказался у Маркса, после того как спустил все заработанные деньги, две недели прожив с проституткой, которую он описывал, как «бриллиант» {50}.

Веерт тем временем добрался до Калифорнии в поисках достойной жены {51}. Либкнехт жену искал в Лондоне, рассмотрел две кандидатуры — англичанку и немку, выбрал немку… но после свадьбы потерял работу {52}. Что касается Люпуса, он пал жертвой собственного пьянства. После вечера в Манчестере, проведенного с Энгельсом, он в одиночестве

направился в ближайший паб, чтобы продолжить, — и повстречал там шестерых сутенеров и двух проституток. Люпус утверждал, что сутенеры пошли за ним следом, начали избивать его, а затем украли деньги. Однако Энгельс сказал, что это все выдумки, потому что вместо того чтобы пойти домой, Люпус провел ночь со странным англичанином, который дал ему шиллинг, чтобы Люпус переночевал у него дома… хотя собственная квартира Люпуса была всего в двухстах футов от того места {53}. Необыкновенная история Люпуса необычайно возбудила воображение детей Маркса, которые были посвящены во все грязные подробности жизни друзей своего отца. Лаура болела и была дома, когда Маркс получил письмо с известиями о Люпусе, — и немедленно написала Женнихен и Эдгару в школу, что на Люпуса напали разбойники {54}.

Муш тут же написал письмо отцу, описывая событие так, словно это вовсе не Маркс рассказал им обо всем первым: «Мой дорогой Дьявол, я надеюсь, ты вполне здоров, потому что я собираюсь повидаться с тобой и совсем забыл сказать, что Люпус много выпил, как обычно, стал довольно пьяный и пошел гулять по улицам. И пришли воры, и украли его [нрзб] и его очки, и пять фунтов… И избили его ужасно. Ваш друг, Полковник Муш» {55}.

Посреди всей этой суматохи Маркс 8 июля отправил Женни в Трир в одиночестве. Это добавило ему долгов, поскольку, как он писал Энгельсу, ради сохранения собственной гордости, она не могла поехать в старом и заношенном платье и должна была соблюсти «видимость эффектного появления».

«Эти страшные расходы снова привели меня к конфликту с моими кредиторами, постоянными, прошлыми и нынешними. Это старая, старая сказка!» — мрачно цитирует Маркс Гейне {56}. Однако он даже не подозревал, до какой степени это «старая сказка». «Трибьюн» решила урезать гонорары Маркса, отчасти из-за экономического кризиса в Америке, но в большей степени потому, что он спорил с редакторами из-за их привычки выносить его цитаты в заголовки, не платя ему за это {57}.

Теперь, оставшись с детьми и Ленхен, Маркс пытался поднять себе настроение, забавляясь тем, что Либкнехт назвал «безумными забавами» {58}. Самый знаменитый и позорный эпизод этих «забав» был с участием Либкнехта и Эдгара Бауэра, который, несмотря на атаки Маркса на его брата в «Святом семействе», оставался его верным другом. Однажды ночью эта банда решила пройти по Оксфорд-стрит и Хэмпстед-роуд, пропуская по стаканчику в каждом пабе, который встретится им на пути на дистанции около полутора миль. «Мы бесстрашно отправились в путь! — вспоминает Либкнехт. — Нам удалось добраться до конца Тоттенхем-корт без происшествий». Там, однако, случилась перепалка; прозвучали фразы «проклятые иностранцы» и «английские снобы», и Маркс с друзьями вынуждены были отступить под угрозой физического воздействия. По дороге домой Бауэр выколупывал камни из брусчатки и швырял в фонари. Маркс и Либкнехт присоединились к забаве — и четыре или пять фонарей были сломаны. Было два часа ночи, из-за шума поднялась тревога. Либкнехт сообщает, что трое или четверо полицейских бросились за ними в погоню, но троица ушла от них переулками и дворами. Либкнехт скромно вспоминает, что во время погони «Маркс продемонстрировал несвойственную ему прыть» {59}.

Это был не единственный и не последний загул Маркса, пока Женни была в отъезде, и хотя выпивка, возможно, и подняла ему настроение, зато проделала очередную брешь в семейном бюджете. Лаура написала письмо своей «мамхен» и рассказала, что папа пролежал в кровати все воскресенье, «потому что накануне выпил много джина» {60}.

Но не все было так плохо. Пока Женни была в отъезде, Маркс и его друзья развлекали детей многочисленными приключениями в окрестностях Лондона, а однажды Маркс, Ленхен и дети отправились в Камбервелл, любимое место отдыха лондонцев летом, чтобы побыть там со старинным кельнским приятелем Петером Имандтом {61}. Его брату в Германии передали письмо для Женни, но он написал, что не смог его доставить. Позднее Женнихен рассказывала матери: «Этот ответ нас страшно перепугал. Мы решили, что ты в тюрьме» {62}.

Но с Женни было все в порядке. В августе она вернулась в Лондон, здоровая, отдохнувшая, сильно пополневшая. Ей нужна была эта передышка, подзарядка сил, чтобы суметь пережить непроглядную тьму, надвигавшуюся на них…

24. Лондон, 1855

Бэкон говорит, что действительно значительные личности так сильно связаны с природой и окружающим их миром, так многим интересуются, что легко переносят любые потери. Я — не из значительных.

Карл Маркс {1}