Карлсон, танцующий фламенко. Неудобные сюжеты
Шрифт:
Лера думает: вот если б Девочка сейчас не плыла, они могли бы идти вместе – хотя, нет-нет, постойте: и д т и… – всё уже было! Вот если б она, Лера, сейчас не шла, а плыла — тогда они могли бы вдвоём п л ы т ь! «Не обязательно быть всё время рядом, чтобы плыть всегда вместе, правда?» – спрашивает Лера Девочку, но та молчит, молчит, всё время молчит… «Почему не отвечаешь? – не произносит Лера. – Почему заставляешь теряться в догадках? – не плачет. – Почему боишься? – не кричит».
Девочка легко огибает Почтамт, а потом опускается на землю: это — з е м л я – происходит так неожиданно, что Лера поначалу не совсем понимает, как вести себя – и потому, быть может, чтобы побороть невесть откуда взявшуюся неловкость, пристально вглядывается в её губы, будто желая снять с них «кальку»: чего не договаривают? какие таят наслаждения? чего жаждут? требуют? боятся? Тысячная доля секунды – самая настоящая вечность, если воздух, по которому вы обе только что плыли, превращается в пену морскую.
«Вам
«Проводить? Или, может, ко мне? Дома никого, расслабитесь… У меня и вино есть… Вы какое вино-то пьёте?» – Лера качает головой: «Простите…»
Это ж надо – средь бела дня грохнуться в обморок, толпу зевак собрать, что ещё… что ещё… было ведь что-то ещё… что-то важное, невероятно важное… Лера хватается за сердце. «Послушайте, вам действительно было плохо, ну то есть реально – как вы доберётесь? У вас есть на такси? Нельзя в метро, душно… а вы, случаем, не беременны?» – Лера хохочет: «Беременна! Беременна! Ну конечно, конечно, беременна! Целую вечность! Вы угадали. Во мне – Девочка» – «Девочка?» – вскидывает брови лысая девица и, понимая, что ей ничего не светит, убирается восвояси. – «Девочка. Она плывёт. Плывёт меж домов и деревьев!»
«Куда же Она подевалась? Почему не вижу Её, не слышу Её, не чувствую Её? Неужто для того, чтобы плыть с Ней, нужно обязательно находиться в отключке? Впрочем, я и так в отключке, меня давно, возможно, о т к л ю ч ил и…»
Лере кажется, будто она р е п е т и р – был в старинных часах такой механизм, отбивающий время при натяжении шнура или нажатии кнопки, и вот уж: боммм, боммм… Слышите? «Отбивающий время» – Лера вздыхает; Лера, как всегда, заостряет внимание на «несущественных» деталях: несущественных до тех самых пор, пока эти не прижмут к стенке: «Руки за голову!» – тра-тата-та, тра-тата-та… «А земелюшка-чернозём холодная, а земелюшка-чернозём склизкая! – бабы поют, слёзы льют. – Уж мне б в тебя, земелюшка-чернозём, погодя, не сейчас, лечь! Уж мне б тебя, кровинушка, опосля удобрить! Уж мне б тебя, гноинушка, сказкой про бычка белого, невинно убиенного, замордовать!..» – Лера затыкает уши, плачет, Лера бежит: она должна, должна во что бы то ни стало пройтись сегодня по воздуху, здесь и сейчас – другого времени на жизнь у неё нет.
«Отказ от социального взаимодействия» называется у них аутизмом, безработица – «высвобождением квалифицированного персонала». «Мы не нуждаемся больше в ваших услугах!» – Город трясёт, Город рвёт людьми прямо на улицу: они называют это «лёгкой кадровой паникой», они ещё не придумали, кривда, что делать с з а п а х о м д е н е г, которые отобрали.
Лера выкатывается на пованивающую отобранными деньгами улицу, осматривается – Девочки нет! Жаль… Она точно купила бы ей сейчас вот это французское мыло – или нет, зачем мыло? Духи, духи, конечно, духи… А лучше… лучше… лучше, пожалуй, вот этого розового слона, смешного, с чёрными глазами-пуговицами… Но Девочки нет! Никто не плывёт меж домов и деревьев, хоть уревись! Между домами и деревьями реклама: «Впитывают до двух раз больше!» – на плакате прокладка «с крылышками»… «Каждая женщина имеет право на менопаузу!» – скандируют бойкие старушонки, лихо марширующие от Тверской к Моховой… «И даже пламя свечи состоит в каждое мгновение из совсем разных, других частичек огня!..» – какой-то очкарик, собравший у памятника А. С. П. толпу, отчаянно жестикулирует; ему задают вопросы, он счастлив. «Новогодние соревнования по украшению офисов! Консультации для hr-менеджеров по проведению мероприятия! Сплочение коллектива. Раскрепощение. Пожизненная
И вдруг… Девочка плыла, действительно плыла меж домов и деревьев, плыла к ней, Лере, и она, конечно же, видела – да разве могло быть иначе? – её губы, руки, её лицо, которое тщетно разыскивала днём с фонарём лет, наверное, тысячу – из жизни в жизнь, из жизни в жизнь: так бывает, увы, днём с фонарём, да, из жизни в жизнь, днём с фонарём: одно и то же, одно и то же, одно и… Но неужели «здесь и сейчас», думает она? В этом теле? Не ущипнуть ли себя за руку? Неужто скоро можно будет обойтись без подсветки?.. Вот, вот они, да вот же, совсем близко – глаза колдуши, глаза зелёные, той самой формы – манящей и слегка отпугивающей.
страшилка h-moll
про другую любовь в виде птицы
[В САН-СЕБАСТЬЯН, ПОЗЖЕ]
«…и полруки, полруки у неё нет: находка для душеведа, инвалид-нимфоманка, заласкивающая шестилетнюю куколку, – до инцеста Е2-Е4: “мы-помоем-писю-мы-помоем-попу!”, поёт, простигосподи, поёт же, и – смех, смех дурацкий из ванной: бедный ребёнок, что с ним будет при такой-то мамаше?.. Поначалу не сильно заморачиваешься – ну протез и протез, в сущности, почти незаметный, если не выпячивать (ЭТА и не выпячивает), чёрт с ним: с кем не бывает, что называется, от сумы да тюрьмы… Окей, к чему веду-то… ЭТА на ночь снимает фитюлю: обрубок – самый крошечный из всех её минусов, то, с чем легче всего смириться, если подавить инстинктивную брезгливость при виде разбросанных по берлоге фарфоровых – или из чего их там делают, из латекса? – л а п о к. У ЭТОЙ много их! Не понимаю, почему сразу не пресёк, почему на пошлость купился: острые ощущения?.. Игра в героя?.. Да не было их, ощущенийто острых, не было!.. Только письма V, посыпанные прошлогодним пеплом, только они одни и жгли…» – так он это всё объясняет, а потом срывается, в минус уходит, кричит: «Дубль два, камера наезжает! Мотор, док!.. Вот встретишь гусыню, а у неё полкрыла-то и нет: фитюля — так ЭТА называет кусок конечности, чья окантовка напоминает то ли воронку, то ли скривлённую из теста птичку: бабка таких жаворонков-уродцев по весне лепила, в духовку ставила – мы с братом ели, вкусно было… пионерское детство, цветочки-лютики, что о том! Да и где теперь брат?.. Кожные складки фитюли расходятся кругами, уменьшаясь по направлению к тому месту, где у ЭТОЙ мог бы быть локтевой сгиб, и лилипутятся (её словечко) до бугорка из дермы, на который смотреть с непривычки невмоготу. ЭТА же, покусывая обрубок, называет забаву фитюлингом и неожиданно прикладывает уродство к моему рту, пытаясь запихнуть внутрь (ей важно, не испугаюсь ли): в последний момент уворачиваюсь – окей, обрубок вместо руки, окей, ничего страшного, толерантность forever, “зато у тебя гла-аза…”: а что – г л а з а, ну что в них-то?
Полощу рот в ванной.
Всё это произойдёт потом, много позже, ну а здесь и сейчас мы отмечаем защиту: «Клинико-генетические ассоциации кардиомиопатий» – окей, за диссер! окей, за отпуск! окей-окей, за прекрасных дам! – и вот уж новоиспечённый к.м.н., уставший от тостов, думает, как бы отправиться восвояси (спать, просто спать: устал не по-детски), однако-с и простецкое счастьице в руки само не бежит. Ресторанчик обхватывает мозг винными щупальцами; в полутьме с трудом разбираю, где – кто, путаюсь в именах захмелевших коллег, и потому не замечаю, как ЭТА прибивается к нашему столику. Да, собственно, никто не замечает, а ЭТОЙ только того и надо: подсаживается – разговор заводит, по щелчку будто… Глазищи мутные у неё, под мутью – круги чёрные: ЭТА их подглазицами называет, лучше б молчала! Но сидит, не будь дурой, здоровым бокомко мне (определить, что-там-справа, возможности нет) и, как заведённая, добавки просит, бровками-домиками вверх-вниз стреляет, губками-бантиками урчит: “Компанию на уикенд составите? За город выбраться б!” Пожимаю плечами – слишком пухлые щёки, слишком много косметики, слишком душные духи, – однако не отказываю, хотя иллюзий, разумеется, никаких: странное существо, звероподобное… а ведь впрямь забавно – пухлая мордочка вытягивается, когда приносят шоколадный десерт! Зрачки самки загораются и даже подглазицы, кажется, светлеют. Второе, четвёртое пирожное… Пищеварительный тип! Или гельминты?.. Зачем она так много, так быстро ест? Зачем она тут вообще?..
Вестей от V нет.
Что касается пригорода, док, то до прогулки по усадьбе не дошло ни в ближайший уикенд, ни в следующий: ЭТА чуть ли не силой затащила меня в убогую кофейню, где сожрала корзиночку с кремом, эклер, ещё эклер да трюфель, после чего, облизав губы и пальцы, предложила пойти к ней: тут, недалеко, жильцы как раз съехали. Я смотрел в пустоту мессенджера, осознавая, что ждать V бессмысленно… Мы купили вина, каждый по бутылке: ЭТА сразу разломила счёт надвое – нелепый способ отстоять несуществующую независимость перед отчётливым приглашением в постель: «Только у меня срач», – предупредила. «Ок, – я кивнул в пандан лексичке, – срач, но ведь не срач-срач-срач же?..» ЭТА приторно засмеялась, положив живую руку мне на шею, а мёртвую лапку отвела за спину.