Карнавал Хилл

Валенти Сюзанна

— Мы дадим тебе фору, красавица, — поддразнил Маверик. — Мы все начнем без одного предмета одежды. И это даст дополнительное преимущество, потому что у девочек есть всевозможные дополнительные тряпки и нижнее белье.

— Нижнее белье? — Роуг расхохоталась, и мы с Джей-Джеем тоже рассмеялись.

— Брось это, чувак, — зарычал на него Фокс, но они потерлись плечами на ходу и вскоре снова улыбались, когда мы добрались до грузовика Фокса, припаркованного на дороге.

— Я просто шучу.

Она для меня как парень, — сказал Маверик, хотя голодный взгляд, которым он одарил Роуг, говорил о том, что на самом деле он так не думал, и это заставило чувство собственничества забурлить в моей груди, когда я прижал ее к себе покрепче.

— Я бы никогда не захотела быть вонючим чуваком. Я имею в виду, вы, ребята, нормальные, но большинство парней такие волосатые и потные, и вонючие.

— Я молюсь, чтобы твое мнение на этот счет никогда не изменилось, — пробормотал Фокс, когда Роуг забралась в его грузовик, чтобы она этого не услышала.

Я должен был согласиться с этим. В нашем классе было много парней, интересующихся Роуг, но хрена с два, — никто из нас не подпустит их к ней. Фокс последовал за Питером Диркином домой на прошлой неделе после того, как тот опубликовал фотографию, на которой он и Роуг вместе занимаются математикой, с подписью «Мне нравится заниматься математикой с этой девушкой». Каламбур с мастурбацией не был упущен, и на следующий день он пришел в школу с разбитым лицом и утратившим интересом к нашей девочке.

Мы забрались в машину, и Роуг села мне на колени, а ее пальцы все еще скользили по мне так, что мой пульс учащался и танцевал. Везде, где касались ее руки, я чувствовал жжение, но я был зависим от такой боли. Я ненавидел, когда она видела меня слабым, поэтому даже не морщился, но я терялся в ее ласках и от того, как она нахмурила брови, как будто могла чувствовать каждую мою боль.

Джей-Джей включил «Billionaire» Travie McCoy и Bruno Mars, и вскоре мы все подпевали во весь голос, а мое сердце было так переполнено, что я совсем забыл об отце и страхе вернуться в тот дом, где он отнимет у меня счастье кусочек за кусочком. Но я всегда возвращал его обратно, когда был со своими друзьями. Они были единственным лекарством, в котором я нуждался для любой раны. Я бы сделал для них все, и я был почти уверен, что они сделают все для меня. И я понял, что не променял бы это ни на какие богатства вселенной.

Моя голова была тяжелой, пульсировала, а в затылке стоял грохочущий шум, который не прекращался с тех пор, как Шон в последний раз избил меня несколько дней назад. Я сидел на полу, прислонившись спиной к холодной каменной стене, а мои босые ноги были прижаты к не менее холодному полу, пока я пытался вызвать солнечное тепло из своего прошлого, уверенный, что уже забыл, как оно ощущается.

Правая сторона моего лица болела так сильно, что я не мог дотронуться до нее, не вызывая ощущения, будто огонь пронзает мою плоть. Но иногда я все же прикасался, пытаясь понять, насколько сильно повреждена эта часть теперь, когда через мой правый глаз проходили две грубые вырезанные борозды в форме Х. Каждый раз, когда рана пыталась зажить, Шон заботился о том, чтобы этого не произошло, так что теперь я ослеп на один глаз, а эта область лица была опухшей

и чертовски невыносимо болела. Но мне было плевать. Я и так был мертвецом, и просто ждал, когда Шону надоест вытягивать из меня правду, которую я никогда не выдам.

Я не был уверен, как долго я здесь, но, должно быть, прошли недели, а значит, мое время было на исходе. Я знал правила игры, я был по другую сторону баррикад несколько раз в своей жизни. Ты даешь человеку время сломаться, но в конце концов тебе приходится смириться и нажать на курок. По большей части меня целыми днями оставляли здесь одного, в холоде и темноте, без ничего, кроме ведра, в которое можно было помочиться, и бутерброда с сыром, который дважды в день просовывали в дверь. Это была стальная дверь, и иногда я слышал женский голос по другую сторону от нее, который, казалось, звал меня, но я не отвечал.

Я оставался в трансе так долго, как только мог, погружаясь в блаженные воспоминания о прошлом и стараясь впитать их, пока все не закончилось. Но то, что меня держали в плену и пытали — точно меня усмирило. Я слишком много времени своей жизни провел, будучи высокомерным засранцем, и в основном потому, что в глубине души ничего из себя не представлял, поэтому старался изо всех сил доказать, что это не так. Но это все равно не сработало, и теперь у меня никогда не будет шанса стать кем-то другим в памяти моей семьи. Я так и останусь просто неудачником, который получил по заслугам.

Я знал, что они живы. Благодаря длинному язык Шона, я получил подробную информацию обо всем, что он вытворял с моей старой Командой, включая атаку, которую он совершил на здание клуба «Оазис».

Мое сердце содрогалось от страха, когда он рассказывал эту историю, особенно когда он дошел до той части, где говорилось о том, как он добрался до Джей-Джея. Он потратил много времени на то, чтобы дразнить меня его смертью, прежде чем, наконец, сказать, что он жив. Ублюдку нравилось это делать. Он понял, что моя привязанность к людям, которых я любил, была одним из лучших способов проникнуть мне под кожу, поэтому он насмехался надо мной из-за моих мальчиков, из-за Роуг. И я должен был терпеть это, зная, что единственное, что я мог сделать, это защитить их, храня знания, которые были у меня в голове, и гарантируя, что Шон никогда не доберется до них.

Я почесал жесткую щетину, покрывающую мою челюсть, и застонал, когда это движение вызвало волну боли в моей левой руке. На днях Шон сжег татуировку «Арлекина» у меня на плече, украв последнее, что связывало меня с моими братьями. Теперь я был словно кокос, дрейфующий по морю, и покачивающийся на волнах вверх-вниз, вверх-вниз.

Некоторое время я размышлял о кончине этого кокоса, и обессилев прислонился к стене, но от этого меня пронзила только еще большая боль из-за следов от хлыста, рассекающих мою спину.

Это была одна из любимых игр Шона, однажды он даже явился в ковбойской шляпе, с хлыстом в руках, испещряя шрамами плоть моей спины и разрезая карту Сансет-Коув, нанося удары по тем местам, которые, по его словам, будут принадлежать ему. Я проклинал его всеми известными мне словами, пока меня это не истощало, и я не погружался в укромное местечко, внутри себя. После этого Шону всегда становилось скучно.

Где-то надо мной раздался металлический стук, и я прерывисто вздохнул, когда с лестницы в подвал донесся звук шагов. Ну вот, опять.