Карнивора
Шрифт:
И одновременно давало ответ. При виде нее оба знали, что именно сделали не так. Они не просто позволили себе забыть ее. Они позволили себе забыть про нее.
Первым заговорил Кит. Возможно, ему было легче, бремя его вины не давило таким неподъемным грузом, не втаптывало в землю невыносимым стыдом. Поэтому он мог говорить. Подобрать правильные слова, попросить прощения, не утратив собственного достоинства.
Впрочем, Кит всегда умел подбирать правильные слова. Он был Лисом.
Он
Марика молчала.
Кит рассказывал про свое обучение в школе, про классы и мастеров, заклинания и книги. Дора внимательно слушала.
Марика молчала.
А когда наконец у Кита закончились все слова, которые можно было выстроить в правильном порядке, сложив их в хорошие и красивые фразы, она спросила Дору хриплым от волнения голосом:
— Почему ты мне ничего не сказала?
Марика была Волком. И знала, что нападать надо первой.
Доброжелательная улыбка исчезла с лица Доры. Осталась только усталость — и Кит увидел, что дорога была ни при чем. А еще увидел, что ему пора уходить. Он обнял Дору, пообещал, что постарается написать — понимая, что скорее всего никогда не напишет, и так же понимая, что она не будет ждать от него письма. Дора знала его достаточно хорошо. Должна была знать.
Когда Кит скрылся за калиткой, бесшумно распахнутой перед ним Мастером Леви, Дора внезапно отвернулась и медленно побрела по аллее прочь.
— Ты куда?! — испугалась Марика, мгновенно перестав быть Волком.
— Идем, — отозвалась Дора, не поворачивая головы.
Марика поплелась следом.
Долгое время они шли вдоль стены, и только деревья нависали с двух сторон. Чуть погодя Дора свернула на незаметную тропинку, спускавшуюся по склону холма. Коричневая сухая земля осыпалась под ногами, пахло старой хвоей, листвой и живым Лесом — не садом, как внутри Кастинии, а именно Лесом. Марика глубоко вдохнула этот запах, позабытый и знакомый одновременно, а потом деревья расступились, и они вышли на небольшую лужайку, с который открывался вид на весь город. Марика застыла в изумлении. Внезапно вспомнила, что мама, наверное, давно знает это место, и снова разозлилась.
Дора медленно села на мягкую густую траву, обернулась и впервые посмотрела на Марику прямо. Усмехнулась и похлопала по земле рядом с собой:
— Иди сюда.
Марика упрямо стояла на месте.
— Я очень устала, — спокойно продолжила Дора, — и, если мне так и придется оборачиваться на тебя, я сверну себе шею. Подойди и сядь, Марика.
Это оказалось сильнее нее — привычка слушаться мать, когда та говорила таким тоном, была слишком велика. Ноги сами собой сделали шаг, сами согнулись, чтобы опуститься рядом с Дорой.
— Ты спросила меня, почему я тебе ничего не сказала, — тихо начала Дора, устремив взгляд на город внизу. — Справедливый вопрос, хотя ты никогда меня об этом и не спрашивала. Если бы ты захотела узнать, кто твой отец, я бы сказала тебе правду.
«Откуда мне было знать?» — хотела возмутиться Марика — но Дора заговорила дальше, не дав ей вставить слово:
— Ты не спрашивала — однако я все равно собиралась рассказать тебе, как только тебя примут в Кастинию. Но тебя в школу не взяли.
На этот раз Дора замолчала надолго, и Марика пробормотала:
— Ты все равно должна была сказать.
— Должна? — с усмешкой переспросила Дора. — Может быть. Но представь себе, что бы ты почувствовала, если бы узнала, что тебя не принял в школу собственный отец?
Марика не сразу нашлась, что ответить.
— Я боялась, что ты не захочешь и слышать о том, чтобы учиться здесь — а я не оставляла надежды, что это удастся устроить тем или иным способом. Но я была уверена, что, узнав об Ирги такое, ты не пожелала бы и слышать о Кастинии.
И снова Марика не смогла возразить. Она вспомнила, что чувствовала, когда первый раз спускалась из башни Магистра. О, ей бы точно не захотелось иметь с ним дела!
— Прости меня, — неожиданно совсем тихо сказала Дора, — я оказалась не самой лучшей мамой.
— Ты что! — воскликнула Марика сердито — потому что старая злость тут же переросла в новое недовольство. Как мама могла такое считать?! — Ты самая лучшая!
Что за глупости, действительно?! Мама, которая столько всего сделала, которая все на свете знала, даже если не знала чего-то, которая всегда — просто — была…
И Марика наконец заплакала.
Ей казалось, что она пролежала на коленях у Доры целую вечность. Но пока одна часть Марики наслаждалась теплом маминых рук, родным домашним запахом, который не могли перебить даже дорожная грязь и пыль, пока слезы текли по щекам, изливая душу в молчаливой исповеди, другая часть понимала, что рано или поздно ей придется встать и вернуться в школу. Когда-то Дора сказала ей, что она всегда сможет вернуться домой, если захочет. И Марика знала, что это так. Но не могла этого представить.
Когда солнце село, и на поляну вместе с вечерней сыростью опустились холодные весенние сумерки, Марика решительно выскользнула из-под руки Доры и поднялась на ноги. Та не пыталась ее удержать, не сказала ни слова — за все время они едва ли обменялись еще парой фраз. И только когда они вернулись к калитке в стене, Дора окликнула Марику:
— Я знаю, что ты теперь очень далеко от нас. Но только тебе решать, насколько далеко. Просто дай мне знать, что ты решишь. Хорошо?