Карт-бланш императрицы
Шрифт:
Ждать пришлось недолго.
— Поручик Семенов, ваше величество.
Екатерина с удивлением рассматривала склонившегося перед ней щуплого молодого человека, чьи черные волосы были перевязаны черной лентой. Он был одет в хорошо знакомую ей форму Семеновского полка. Императрица бросила взгляд на руки — короткие пальцы, на кистях ни одного шрама. Что за глупая шутка!
— Кто это? — императрица пылала от негодования. — Кого ты мне привела?
Теперь растерялась Протасова:
— Алексея Семенова, государыня, как вы и просили, — и подойдя к ней поближе, опасливо прошептала: — Что-нибудь не так?
— Спроси его, где он был вчера.
— Он же глухой, ваше величество.
— Почему глухой? Ах да, ты же говорила.
Поручик грамоту разумел.
— Вот лист и бумага, спроси его, где он был.
Почерк у поручика оказался неряшливый и некрасивый. И сам он был неприятен. Что только в нем Протасова нашла! Прочитав ответ глухого, императрица разозлилась еще больше. Накануне он был в казармах. Приглашение к императрице получил, но не пошел, так поел слишком много репы и гороха и все время испускал вздохи, которые ошибались выходом. А потом заболел живот, и стало не до любовных подвигов. Он приносит государыне свои нижайшие извинения.
— Какая пошлость, — брезгливо пробормотала императрица. — Репа и горох. Но хоть честен. И на том спасибо. Уведи его, и чтоб больше я никогда поручика не видела в своих покоях. Он мне противен.
Настроение испортилось. Она мрачно пила кофе, глядя на хлопья снега, вызывавшие в памяти туманные образы. На серебряном подносе лежало изогнутое перышко, подрагивающее на сквозняке.
— Кто ты? Где ты? С кем ты?
ГЛАВА 24.
Орлову удалось невероятное: в довольно скорые сроки чума отступила от Москвы. Тому способствовали не только жесткие меры, но и наступившие раньше времени холода. Эпидемия была остановлена. Он торжественно вернулся в Петербург, ожидая нового потока наград и любовных признаний. Ожидания сбылись: и награды получил, и любовные признания. Но только не со стороны императрицы.
По его возвращению тоска Екатерины только усилилась. Гри Гри следил за каждым ее шагом, не отказывая себе в собственных удовольствиях. Теперь все открыто говорили об его изменах. Больше всего императрица боялась подхватить дурную болезнь, зная природную распущенность своего надоевшего любовника.
Как-то Императрице передали копию письма французского посланника Беранже: "Природа сделала его не более как русским мужиком, таким он и остался до конца. Он развлекается всяким вздором; душа у него такова же, каковы у него вкусы. Любви он отдается так же, как еде, и одинаково удовлетворяется как калмычкой или финкой, так и самой хорошенькой придворной дамой. Это прямо бурлак". Этот русский открыто нарушает законы любви по отношению к императрице. У него есть любовницы в городе, которые не только не навлекают на себя гнев государыни за свою податливость Орлову, но, напротив, пользуются ее покровительством. Сенатор Муравьев, заставший с ним свою жену, чуть было не произвел скандала, требуя развода; но царица умиротворила его, подарив ему земли в Лифляндии".
Екатерина спокойно отреагировала на французские сплетни. При тех успехах, которых достигла Россия за годы ее царствования, она могла позволить себе подобную роскошь — не замечать сплетни и скабрезные картинки, гулявшие по Европе. Россия стала великой державой. Чем русская императрица немало гордилась. Иностранные дипломаты часто гадали, кто же входит в петербургский кабинет, благодаря чьим усилиям Россия занимает столь почетное место в мире и как велико число этих сановников. Однако остроумнее всех сказал принц де Линь, хорошо знавший истинное положение дел, быть может, преувеличивая роль императрицы во внешнеполитических делах, говорил об этом так: "Петербургский кабинет совсем не так огромен, как заключает о нем Европа, он весь помещается в одной голове Екатерины". За эту фразу можно было простить остальные его высказывания, куда более едкие и откровенные.
Так что пусть пишут, обсуждая альковные увлечения российской императрицы.
После той странной ночи измены Орлова ее уже не задевали. Знала и о том, что пьяный Григорий умудрился взять силой свой тринадцатилетнюю племянницу. Теперь она подумывала их поженить, но только не знала, как подступиться к подобному делу. А потому попросила вездесущего Панина устроить еще одно испытание для нахального фаворита. Тот с удовольствием выполнил пожелание государыни, отправив Орлова в маленький румынский городок Фокшаны, где должен был быть подписан мирный договор с турками. Переговоры грозили затянуться на долгие месяцы, тем самым государыня получала долгожданную передышку. Не прошло и недели, как Орлов отбыл в Румынию со всей помпой.
Тем временем Анна Протасова соревновалась с Прасковьей Брюс в исполнении самых интимных и деликатных поручений тоскующей императрицы. Поначалу победу одержали зрелость и природная распущенность. Императрице был представлен молодой и красивый Иван Корсаков, которого императрица сразу прозвала Пирром, царем Эпирским. Увлечение было бурным и кратковременным: так человек бросается в запой, в надежде забыть о своем тайном горе. Даже себе Екатерина не признавалась в том, что использует это красивое тело исключительно по женскому капризу и прихоти. Когда ее в этом обвинил один из французских адресатов, она в сердцах написала:
"Прихоть? Прихоть? Знаете ли вы, что эти слова вовсе не подходят. Когда речь идет о Пирре, царе Эпирском, который приводит в смущении всех художников и в отчаяние скульпторов? Не прихоть, милостивый государь, а восхищение, восторг перед несравненным творением природы! Все красивые вещи, созданные людьми, падают и разбиваются. Как идолы, перед творением Господа, перед тем, что создано Великим. Никогда Пирр не делал жеста или движения, которое не было бы полно благородства и грации. Он сияет, как солнце, и разливает свой блеск вокруг себя. В нем нет ничего изнеженного; он мужественен и именно таков, каким бы вы хотели, чтобы он был: одним словом, это Пирр, царь Эпирский. Все в нем гармонично; нет ничего, что бы выделялось: такое впечатление производят дары природы, объединенные в своей красоте, искусство тут ни причем, о манерности и говорить не приходится…"
Красивая вещь, вот, наконец, слово для Корсакова и найдено. Отправив письмо, Императрица задумалась. А счастлива она с Пирром? Или это всего лишь пиррова победа. Можно, конечно, спать с совершенным творением природы, но не получать от этого никакого удовольствия, кроме эстетического. Эстетику оставим для духа, и без того сытого. Тело требует иного. Требует, но не получает. Не он ее любит, а она старается полюбить; не он ее целует, изнемогая от желания, он всего лишь подставляет холеную щеку для поцелуя. С тем же чувством можно целовать холодный мрамор. Даже он согревается от человеческого тепла, не то, что живая скульптура в ее постели. И вскоре алчный организм императрицы потребовал больше, чем созерцание совершенного тела, рядом с которым она чувствовала себя рано постаревшей и уродливой.
Разрыву способствовал и другой неприятный эпизод. Однажды посреди белого дня Екатерина вошла в свою спальню и застыла от неприглядной картины, открывшейся изумленному взору.
На ее широкой постели, покрытой шелковым покрывалом, лежали двое — красавец Пирр и фрейлина Прасковья Брюс. Хотя слово "лежали", пожалуй, не совсем точно передавало занятие, коему с огромным удовольствием предавались близкие ей люди. В первую минуту Екатерина не нашлась даже, что и сказать. Только отметила про себя, что с ее фрейлиной Корсаков не так холоден, как обычно с ней. Первой императрицу заметила Прасковья. Вскрикнула от испуга, подхватила платье, прикрывшись, и тут же повалилась в ноги, показав покрасневший от усердия зад. Екатерину затошнило.