Карта неба

Пальма Феликс Х.

А все дело в том, что жарким летом 1835 года, когда Эмма еще даже не родилась, некий джентльмен наблюдал Луну, и ему пришло в голову, что именно ее можно было бы сделать хранилищем магии, в которой так нуждался человек, чтобы облегчить себе существование; той самой магии, которую столь последовательно и безжалостно вытеснял прогресс. Да, это было идеальное место для хранения грез — мощного укрепляющего средства, поскольку никто не сможет сунуть на Луну свой нос, чтобы что-то опровергнуть. Кто же был сей защитник мечтаний? Его звали Ричард Адамс Локк, и он был англичанином, переселившимся после окончания Кембриджского университета в Нью-Йорк, где стал главным редактором газеты «Нью-Йорк сан». Что касается его внешности, то лицо у него было обезображено оспой, на что, впрочем, дамы мало обращали внимания, ибо был он высок и строен, как тополь. К тому же его глаза излучали свет, они светились спокойствием, свидетельствуя о принадлежности их обладателя к возвышенным душам, которые обычно становятся для остальных маяками. Хотя в данном случае все было не так, поскольку Локк сильно отличался от подобного типа людей. В груди этого английского джентльмена с внешностью доброжелательного проповедника таился поистине язвительный дух. Локк внимательно вглядывался в окружающий мир, и что же он видел? Одну лишь глупость, удручающую неспособность человека учиться на своих ошибках, нелепую действительность, которую он выстроил вокруг себя, а главное — его непомерную страсть придавать значение самым ничтожным вещам на свете. С одной стороны, все это вызывало у него тайное злорадство, но с другой — коллективная глупость раздражала его, ибо выставляла в не слишком выгодном свете биологический вид, к которому он, на свое несчастье, принадлежал.

Он бежал из Англии в Америку, движимый уверенностью, что после трудных родов и первых неверных и робких

шагов Соединенным Штатам удалось сплотиться в единую нацию под знаменами разума и всеобщих свобод. Он надеялся, что эта страна осуществила все то, чего не сумела осуществить старая, надоевшая самой себе Европа, даже несмотря на благоприятный поворот руля, чем явились для нее Век просвещения и Французская революция. Но, к своему удивлению, он оказался в стране, зараженной религиозным духом, где столь хорошо знакомые европейские предрассудки сосуществовали с новыми, местными. «Разве для этого была открыта Америка? — растерянно вопрошал себя Локк. — Чтобы сделаться плохой копией Англии?» Ведь подобно старой Европе, молодое американское общество было убеждено: все то, что простирается вокруг нас, есть результат божественного творения. И скорый прилет кометы Галлея, к примеру, не составляет исключения. Кто, если не Создатель, смог бы оркестровать подобный пиротехнический спектакль на сентябрьском небосклоне? Именно поэтому в парках Нью-Йорка были установлены многочисленные телескопы — чтобы все могли наблюдать за этой демонстрацией силы, которой Господь подтверждает свое присутствие, к вящей радости его благочестивых чад. Однако, как ни парадоксально, подобная убежденность уживалась со слепой верой в прогресс и ученых, и вследствие этой фанатической жажды человек, сочинивший любой вздор, зачастую пользовался полным доверием своих сограждан. Таким был, к примеру, преподобный Томас Дик, чьи книги уже завоевали громадную популярность в Соединенных Штатах, когда Локк туда приехал. В одной из них преподобный подсчитал, что Солнечную систему населяют в общей сложности 21 891 974 404 480 жителей — цифра, которая может показаться вам чересчур преувеличенной, хотя это не так, если учесть, что, согласно тем же подсчетам, одно только население Луны составляет 4200 миллионов. Благодаря этим и другим примерам крайнего простодушия американцы казались Локку народом, нуждавшимся в том, чтобы его срочно проучили. А кто же мог это сделать, если не он? Так что на первых порах Локк вовсе не заботился о мечтах человечества, он избрал далеко не возвышенную цель — преподать хороший урок своим новым соотечественникам, а заодно и повеселиться от души. Он решил сочинить сенсационную историю, в которой были бы выставлены в смешном виде вышеназванная и прочие экстравагантные астрономические теории, опубликованные до настоящего времени. Это заставит американский народ задуматься над непрочностью своих верований и в то же время поднимет тираж «Сан» — лучшей трибуны для осуществления такого замысла, массовой газеты, которая впервые распространялась не по подписке, ее продавали на улицах мальчишки, громко перечислявшие самые поразительные новости, о которых можно прочесть всего за один цент.

Какая же это могла быть история? — спросите вы. Все очень просто. Локк знал о том, что ученый Джон Гершель, сын Уильяма Гершеля, знаменитого придворного астронома Георга IV, находится в Южной Африке, где производит астрономические наблюдения. Вооружившись оптическими инструментами, британский астроном отплыл из Англии к мысу Доброй Надежды с целью создать там обсерваторию и составить атлас звезд, видимых в Южном полушарии. Тем самым он завершил бы работу по классификации звездных скоплений, начатую его отцом в Северном полушарии. Однако в последние два года никаких известий об астрономе не поступало, а вообще депеши из того места, где он находился, шли до Нью-Йорка не менее двух недель, и этого было более чем достаточно, чтобы Локк успел обрушить на американцев цикл статей, в которых перечислялись бы мнимые открытия Гершеля, причем астроном об этом бы и не подозревал, а посему не мог бы их и опровергнуть.

Не теряя времени даром, с игривой улыбочкой на лице, изгнавшей его всегдашнюю серьезность, Локк принялся за дело, и 21 августа опубликовал первый из репортажей. В статье, вышедшей под заголовком «Крупные астрономические открытия», сообщалось о том, что находившийся с визитом в Нью-Йорке некий шотландский ученый якобы предоставил редакции «Сан» экземпляр «Edinburg Journal of Science», где был напечатан отрывок из дневника доктора Эндрю Гранта, мнимого сотрудника Гершеля. В первой части статьи описывался мощный телескоп, построенный астрономом и обладающий колоссальным объективом, что позволяет различать на поверхности Луны предметы размером до восемнадцати дюймов и проецировать их изображения на одной из стен обсерватории. Благодаря этому исключительному изобретению они смогли исследовать каждую из планет Солнечной системы, а также многие планеты соседних систем, создали четкую теорию такого явления, как кометы, и разрешили почти все проблемы математической астрономии. После того как почва была удобрена, в следующей статье был сделан упор на Луну, которую ученые внимательно исследовали с помощью чудо-телескопа, обнаружив на ее поверхности участок с темно-зеленой породой и нечто похожее на вкрапления розовых маков. Изучив Mare Nubium Риччоли [6] , они открыли там изумительные пляжи из белого песка, обрамленные неизвестными деревьями, а также пирамиды из светло-фиолетового кварца высотой свыше двадцати метров. Затем они неожиданно обнаружили на нашем спутнике небывалое бурление жизни. На лунных равнинах паслись многочисленные стада зверей, похожих на бизонов, а на вершинах округлых холмов заметили нескольких грациозных единорогов, словно нарисованных бледно-голубыми мазками. В следующей статье совершенно распоясавшийся Локк продолжил описание животного мира Луны. Он заставил Гершеля и Гранта восхищенно созерцать представителей семейства карликовых оленей, рогатого медведя и даже семью симпатичных двуногих бобров, строивших деревянные хижины с высокими трубами, откуда шел дым. Все годилось. Благодаря этим трем статьям они уже обогнали по тиражу лондонскую «Таймс». Однако Локк не собирался сбавлять темпы. Совсем наоборот. В четвертом репортаже читателя ждало ошеломительное открытие: астрономы обнаружили жителей Луны, окрестив их род homo vespertilio, то есть человек — летучая мышь. Речь шла о существах ростом чуть выше метра, полностью покрытых шерстью медного оттенка и снабженных перепончатыми крыльями, которые начинались у плеч и доходили до щиколоток. Со сложенными крыльями они ходили так же уверенно и спокойно, как люди, а когда раскрывали их, то взлетали в небо и устраивали там невероятные танцы. Своими лицами с выдающимися вперед губами, которые двигались так, словно произносили слова, они напоминали орангутанов, но глаза их светились недюжинным умом. В телескоп было видно, как они блаженствуют, развалившись на травке, хотя их позы на Земле сочли бы не совсем приличными. После этого сногсшибательного открытия, взбудоражившего читателей «Сан», Локк приготовился к решающему удару. В последней статье рассказывалось, что Гершель обнаружил в этом первобытном Эдеме здание из полированного сапфира с крышей из желтого металла, которое, без сомнения, являлось огромным храмом. Какому же богу поклонялись тамошние жители? Интерес читателей был подогрет до невозможности, как вдруг «Сан» сообщила, что, к сожалению, в результате досадной небрежности, допущенной астрономами, их чудо-телескоп в течение какого-то времени оказался направлен на Солнце, и солнечные лучи, сфокусированные гигантским объективом, прожгли семиметровую дыру в полу обсерватории, практически выведя ее из строя.

6

Море Облаков (лат.), открытое итальянским астрономом Джованни Баттистой Риччоли (1598–1671).

Произведя фурор в Соединенных Штатах, эта история была перепечатана газетами почти всего мира, причем многие из них утверждали, что якобы имели доступ к оригинальным статьям «Edinburgh Journal». Это побудило членов ученого совета Йельского университета нанести визит в редакцию «Сан» с наивным намерением посмотреть сами материалы. И хотя им несколько дней морочили голову сотрудники газеты, посылая из одного отдела в другой, и в конце концов они возвратились в Нью-Хейвен несолоно хлебавши, ученым и в голову не пришло, что их просто-напросто дурачат. Правда, нашлись газеты, занявшие куда более скептическую позицию, обвинив «Сан» в обмане читателей. «Герольд» даже выяснила, что «Edinburgh Journal of Science» уже несколько лет как не существует. Попав под сильное давление, газета Локка опубликовала спустя несколько дней колонку, в которой рассматривала возможность того, что напечатанная история — розыгрыш, хотя окончательно утверждать что-либо можно будет только после соответствующих подтверждений английской прессы. Сам Локк никогда не признавал публично, что это был обман. Его испугали масштабы последствий дерзкой затеи. Он никогда не думал, что дело примет такой оборот. Он только хотел, чтобы

американцы задумались над тем, сколь хрупки основы любых верований, однако большинство читателей оказались невосприимчивы к его иронии и продолжали считать, что все напечатанное правда, что на Луне действительно обитает вся эта бредовая фауна и что наш спутник — то ли имитация рая, то ли место отдыха персонажей волшебных сказок. Кое-кто из священнослужителей даже рассматривал возможность издания Библии для людей — летучих мышей, а группа баптистов начала сбор средств для отправки на Луну миссионеров, дабы они занялись там спасением душ ее погрязших в пороке жителей. И несмотря на то, что со временем с помощью куда более совершенных телескопов, таких как телескоп Джона Дрейпера, были сделаны дагеротипы, продемонстрировавшие абсолютно нетронутую, необитаемую поверхность Луны, многие ньюйоркцы по-прежнему пребывали в уверенности, что рано или поздно наука докажет, что все рассказанное доктором Грантом правда. И если кто-нибудь из вас спросит, какова же была реакция Гершеля на все это, могу сообщить, что астроном долгое время ни сном ни духом не ведал об обмане, в который был втянут, поскольку, как совершенно правильно говорилось в статье, находился в это время в Капштадте, где производил астрономические наблюдения. Когда же до него в конце концов дошла эта история, он воспринял ее с юмором, быть может, потому, что знал: его собственные исследования никогда не приведут к столь ошеломительным результатам. Однако, когда те, кто верил в правдивость этой истории, забросали его вопросами, желая узнать все подробности, вплоть до самых нелепых, относящихся, например, к сексуальной жизни homo vespertilio, улыбка постепенно исчезла с его лица.

Таковы были неожиданные последствия для американского общества, к которым привел розыгрыш Локка, и тогда он, победивший недоверчивость американцев, извлек из этой истории следующий урок: человек нуждается в мечте. И Локк сделался достаточно искусным портным, выкраивавшим мечту точно по мерке этого разочарованного человека. Вначале неожиданный успех помог ему притушить огонь критики и оскорблений со стороны противников, но по мере того как шло время, буря возмущения стихала и его розыгрыш начинал восприниматься как забавный анекдот, Локк все больше гордился своим подвигом: нет, не зря он открыл главную человеческую потребность и способ ее удовлетворения. Люди нуждались в мечте, и он приглашал их помечтать, показывая, что мир гораздо прекраснее, чем они его воспринимают. Если вдуматься, он давал им все то, что могла дать религия, но ничего не лишал взамен. Он подарил им рай, где можно было мечтать, куда можно было убежать от земных горестей, но при этом не покушался на их свободный выбор, заставляя выполнять бессмысленные правила, и не угрожал адскими муками. И все упреки казались Локку столь же несправедливыми, как наказание поводыря за то, что тот описывает слепцу невероятный заход солнца, когда разные цвета сливаются в единую музыку, а облака источают запахи фруктов. Учить людей мечтать должны не только религии или искусство. Нет, в каждом правительстве должно быть министерство, ответственное за то, чтобы граждане мечтали о лучшем мире, с многочисленными кабинетами, где такие мечтатели, как он, могли бы утешать людей, даря им надежду. Да, это был бы мир если не рациональный, то по меньшей мере разумный… Начиная думать о таких вещах, Локк всякий раз все больше радовался своим достижениям, но все больше огорчался из-за того, что никто не сумел их по достоинству оценить. Как он убедился, широкомасштабные иллюзии имели свои недостатки и, как бы ему ни хотелось представить человечество в виде маленькой девочки, дожидающейся очередной сказки на ночь, не все люди были одинаковы. Многие предпочитали принимать действительность такой, какая она есть, не лакируя ее посредством фантазии. Иные же попросту не выносили, чтобы кто-то обладал большей властью, чем они. Единственное, что он был в состоянии сделать, это подарить немного волшебного напитка, случайно открытого им, тем, кто действительно этого заслуживает. Работа требовала, так сказать, индивидуального подхода. Вот только если человечество в целом казалось ему достойным его зелья, то ни один из людей в отдельности ничего подобного не заслуживал.

Все изменилось, однако, в тот день, когда он взял на руки свою первую дочь, всматривавшуюся в него пытливым взглядом новорожденного младенца. Локк тогда понял, что наконец-то нашел того, кто по праву заслуживает подарка в виде более прекрасного мира. И вот, когда Элеоноре исполнилось десять лет, отец преподнес ей нечто необычное. Он подарил ей возможность мечтать, заключенную в бумажном рулоне, перевязанном алой ленточкой. Развернув его, девочка увидела карту Вселенной, собственноручно нарисованную Локком. Он уже не мог населить диковинными зверями Луну, ученые ему это запретили, зато остальная Вселенная еще ждала своего открытия. Конечно, спустя десятилетия телескопы постепенно раскроют ее тайны, а впоследствии и человек сможет бороздить ее просторы на крылатых машинах тяжелее воздуха, но до этого еще далеко, возможно, столетия. Пока же Вселенная могла побыть такой, какой ее изобразил на бумажном свитке Локк.

И, разумеется, его дочка никогда не сомневалась, что Вселенная выглядит именно так, потому что Элеонора выросла такой же мечтательницей, как и ее отец. Но это было не единственное ее свойство. С раннего детства проявился импульсивный характер девочки — она принадлежала к натурам, у которых смех и плач идут рука об руку. Солнечный луч, робко выглянувший после грозы из-за туч, мог привести ее в неописуемый восторг, точно так же как увядший букет, которому забыли поменять воду, мог вызвать безутешный плач, причем никогда нельзя было предугадать, сколько он продлится. Хотя, к всеобщему удивлению, наиболее действенным средством от плача оказывалась подаренная отцом карта неба. Иной раз ей достаточно было развернуть ее и погладить кончиками пальцев изображенные там чудеса, чтобы улыбка вновь засияла на личике девочки. И это было очень кстати, поскольку, как вы можете себе представить, коль скоро ее душу с раннего детства обуревали сильные страсти, связанные в том числе с неизбежными разочарованиями, то, по мере того как девочка росла, причин для слез становилось все больше. К счастью, карте всегда удавалось успокоить ее, рассеять огорчение или гнев, вызванные тем, что один из щенков в последнем приплоде родился мертвым, или тем, что один из ее кавалеров поздоровался с ней тоном, в котором явно проглядывало равнодушие. Какой бы ни была очередная драма, стоило ей выйти в сад и взглянуть на ночное небо, как она сразу начинала слышать далекую мелодию, что-то похожее на радостную суету ярмарки, обещавшую невообразимые удовольствия, что-то напоминавшее о звучании истинной Вселенной, незримо пульсировавшей за темной завесой, которую были не в силах преодолеть телескопы. Вселенной, о существовании которой знали только они с отцом.

Когда ее собственной дочери Кэтрин исполнилось десять, она не придумала ничего лучшего, чем подарить ей карту неба. К сожалению, мечтательность, казавшаяся их фамильной чертой, дочке не передалась. Незнакомы ей были и бурные страсти, управлявшие жизнью ее матери, которая не переставала поражаться, что произвела на свет дитя, в котором не может узнать себя. Кэтрин оказалась слишком простой девочкой, чтобы осложнить ей жизнь, и Элеонора, полагавшая, что, для того чтобы жить полной жизнью, необходимо преодолевать тревоги и беды, сразу расценила это как недостаток. Она не уставала повторять своему мужу, тому самому кавалеру, которого столько раз упрекала в равнодушии: безмятежная улыбка, приклеенная к губам дочери, словно бессмысленная брошка, не выдавала в ней ни малейшего стремления к счастью, а свидетельствовала лишь об абсолютном непонимании того, что это такое. Однако, что бы там ни считала мать, Кэтрин далеко не все было безразлично. Просто все ей казалось совершенным и правильным. И ничто — настолько неприятным, чтобы нарушить спокойствие ее души, хотя, с другой стороны, ничто не очаровывало ее настолько, чтобы она трепетала от счастья. Если кто-то из ухажеров, к примеру, не оказывал ей должного внимания, она не терзала себе душу бесполезными огорчениями, не злилась, а просто вычеркивала его из своего списка. При таком положении вещей, как вам нетрудно догадаться, карта Локка-деда никогда не была для Кэтрин ни убежищем от бурь, ни волшебным талисманом, позволяющим вновь обрести радость жизни. Скорее карта служила для девушки подтверждением того, что она и вправду живет в лучшем из возможных миров, ибо даже неведомое межзвездное пространство излучало доброжелательность, покой и гармонию. Не было ни единой ноты, диссонирующей с действительностью, в которой она жила.

Зато ее дочь Эмма с самого своего рождения ясно дала понять окружающему миру, что недовольна им. И, похоже, также его обитателями, которые должны были стать ее попутчиками — как только кто-нибудь подходил к ее колыбельке, чтобы полюбоваться самой невинностью, воплощенной в беззащитной крошечной фигурке, он, к своему удивлению, наталкивался на пылающий взгляд, готовый прожечь его насквозь. С покрасневшим от гнева личиком девочка плакала, когда каша оказывалась чуть холодней или чуть горячей нормы, когда ее надолго оставляли одну или когда не слишком усердно баюкали. А в тех редких случаях, когда она не плакала, было еще хуже, поскольку она принималась разглядывать все вокруг с такой серьезностью, от которой душа переворачивалась. Расслаблялась Эмма, только когда ее одолевал сон, давая родителям передышку, которую мать использовала, разглядывая дочь, восхищаясь изящной и экзотической красотой, ставшей первым неудобством в ее жизни, на которое Кэтрин не могла закрыть глаза.