Карта страны фантазий
Шрифт:
И генетические мутации доставили на экран ряд чудовищ, по преимуществу — гигантских насекомых. Среди них были тридцатиметровый паук, опустошавший штат Нью-Мексико («Тарантул»), и гигантские муравьи, атаковавшие Лос-Анжелос («Им»).
Некоторое подобие жукоглазых нашлось только под землей («Народ кротов») — люди-кроты, с чешуей и роющими лапами. Впрочем в массовых сценах, издали они выглядят совершенно человекообразными.
Кроме того, посещали экран еще и чудовища, изготовленные в лабораториях (например, «Магнитный монстр»), и чудовища, завезенные из космоса.
Но при всем разнообразии
Однако о серьезных мотивах речь пойдет позже.
Претензии пятая и шестая ПРЕДВИДЕНИЕ ИЛИ ЗАКАЗ?
Достоинство фантастики — в точном предвидении. И вообще не понимаю, как это автор, не будучи академиком, берет на себя смелость предвидеть на сто лет вперед.
Точность — удел ученых сухарей, а научная фантастика — это литература светлой мечты. Она должно, быть романтичной.
Не раз я говорил, что литературоведение фантастикой не занималось, она росла стихийно. Однако время от времени в разных местах — то в Союзе писателей, то в Доме детской книги то в библиотечных каталогах — возникал спор:
— К какому разделу отнести фантастику? Кому принадлежит эта ничья страна?
И многие из соседей объявляли ее своей провинцией.
Популяризаторы говорили, что фантастика — метод популяризации (мнение критика № 3). Приключенцы полагали, что фантастика — филиал приключенческой литературы (критик.№ 4). Работники детской литературы считали ее разновидностью детской литературы, а теоретики взрослой утверждали, что фантастика просто плохая проза, посвященная одной узкой теме — изображению будущего.
Отсюда последовал естественный вывод: если задача фантастики в изображении «будущего, значит, хороша та фантастика, которая изображает будущее правильно, предвидит точно. Стали называть фантастику «литературой научного предвидения». Звучало внушительно и почетно. Но…
Начали наши теоретики раскладывать авторов по полочкам, классифицировать по качеству предвидения. К низшей категории отнесли «сказочников», не предвидящих ничего: например, Уэллса с его «Машиной времени», а заодно и Обручева с несуществующей «Плутонией». Где-то чуть повыше оказался Жюль Верн, предвидевший кое-что, а выше всех, «на вершине — Немцов и Охотников, предвидевшие так точно, что изобретатели предъявляли претензии: «Зачем вы обнародовали мою идею, прежде чем я получил на нее патент?»
Далее рассуждение шло по такой логике.
Даже самому гениальному гению предвидеть далекое трудно, труднее, чем близкое. Обыкновенным же писателям просто не рекомендуется заглядывать дальше, чем
Так получилось, что почетней титул литературы научного предвидения вел фантастику и самоотрицанию, к самоубийству. И авторы, к самоубийству не склонные, я в том числе, задумались.
«А почему, собственно, предвидение оказалось в ведении писателей? И если требуется точность, при чем тут литература?»
Объяснение оказалось сложным и довольно любопытным.
В каждом открытии, достижении, изобретении есть две стороны: возможность и потребность, средства и цель. Открытие совершается тогда, когда налицо и потребность и возможность: цель поставлена, а средства созданы.
Так вот, мечтая о будущем, можно исходить из средств и из целей. Ученые специалисты, на то они и специалисты, занимаются совершенствованием средств. И о будущем рассуждают, представляя себе логику развития средств. Например: «Полупроводники позволят нам создать ручные радиоприемники, снабжать города энергией, собирая солнечные лучи на крышах, сделать пустыни источником электроснабжения».
И если вы хотите писать о перспективах развития электроники, конечно, тут первое слово специалисту.
Но бывает иначе, цель названа, а средства неизвестны. Так шел Циолковский: мечтал о межпланетных путешествиях, искал способы их осуществления, нашел теоретически, опередил своя век… и не дожил до воплощения мечты.
Так шли сказочники, мечтатели древности. Мечтали летать, как птицы, видеть сквозь землю, побеждать смерть и старость. Мечтали, а средств подходящих не находили, предлагали явно непригодное: ковёр-самолет, цветок папоротника, живую воду, эликсир молодости…
Мечта — сфера литературы. Тут уж не обязательно считаться с возможностями современной техники. Мечтая, писатель ставит цель. Пути к осуществлению ему — писателю — неведомы; впрочем, специалистам неведомы тоже, а иначе они давно воплотили бы мечту. Может быть, некоторые из них даже скажут, что мечта неосуществима вообще, что человек не птица, летать не может, что земля непрозрачная, потому видеть сквозь нее нельзя и что молодость не вернется, время вспять не повернешь… Но тут уж можно поспорить. Тут писатель выступает как заказчик, имеет право сказать: «Поищите другие пути к омоложению. Верните мне молодость, не поворачивая время вспять».
Мечта — это и есть заказ науке.
Вот и Константин Федин, задумавшись о литературе мечты в дни запуска первого спутника, написал: «В конце концов, научная фантастика и есть смелое задание науке и технике».
Задание, а не отгадка! Заказ в форме романа!
Журналисты частенько применяют броское выражение: «Наука опережает мечту». Фраза восторженная… и бессмысленная. Опережать мечту — это значит делать ненужное, ни для кого не желательное. И этого не бывает никогда. Паровоз, магнитофон, кино, локация, лазер — любое изобретение имеет свои прообразы в сказках. Сказка называла правильную цель, годных средств не называла. Мечтала, давала задание, но путей не предвидела.