Картахена
Шрифт:
– Холостяк, говорю же вам. – Инженер покачал головой и сладко сморщил рот. – Самое смешное, что эта любовная история случилась именно здесь, в «Бриатико». В те времена здешняя хозяйка владела большими землями в округе, а девушка была бедной служанкой. Разумеется, у них ничего не вышло!
– Разумеется, нет. – Я расстелила полотенце на песке и положила на него свернутый халат. – Располагайтесь, я пойду покурю. Вон туда, к маяку.
На самом деле курить можно и на пляже, просто я не могу смотреть на раздетого инженера – меня тошнит. Меня тошнит от стариков, старых стен, старой мебели и застарелой ярости,
На кого я могла бы смотреть не отрываясь, так это на Садовника. Не было такого дня, чтобы, встретив этого человека, я не испытала тихого пузырящегося восторга, он плескался у меня в горле, будто ледяной лимонад. Я всегда любовалась Садовником. Даже теперь, когда подозреваю его в убийстве.
Я потратила столько недель на поиски улик и размышления, а нужно было сделать простую вещь: последить за тем, кто больше всего подходит на роль убийцы. За тем, кто больше всего подходит на роль наследника «Бриатико». За тем, кто больше всего подходит мне, но плевать на это хотел. Если бы я не отпихивалась от этой мысли руками и ногами, то мое расследование свернуло бы на другую дорогу еще в апреле, когда я вспомнила, где видела Садовника раньше.
На поляне возле сгоревшей часовни – вот где. В июне девяносто девятого года, во вторник. Я точно помню дату, потому что в понедельник был день провозглашения Республики, и мы с мамой смотрели на кухне репортаж из Рима. Военный парад медленно двигался по проспекту Императорских форумов – под хриплые крики и барабанную дробь, – а над толпой висело облако красно-бело-зеленого конфетти.
В тот день, когда я увидела Садовника в первый раз, мы с братом стояли на поляне в парке «Бриатико» и смотрели, как пожарные заливают угли из желтого шланга. Солнце стояло еще высоко, и вода над шлангом качалась радужным веером. Мы решили, что дома ничего не скажем, а потом пошли к нашему выходу: скрытой кустом страстоцвета дыре в северной стене усадьбы. Не успев еще свернуть на аллею, мы столкнулись с растрепанным парнем, который быстро шел к часовне, прижимая к груди бумажный пакет из лавки, из пакета торчала чиабата и горлышко бутылки. Пакет мешал ему идти, но, похоже, он просто забыл про него. Увидев нас, парень остановился и спросил, что случилось там, на поляне.
Мы молча уставились на него. Пепелище виднелось в просвете между деревьями, а пожарную машину, разворотившую половину аллеи, нельзя было не заметить, но он все-таки спросил:
– Что случилось? Там все дотла сгорело?
Он сказал perso — пропало, вместо bruciato — сгорело, но я и так поняла, что он не местный. У него был вид заблудившегося англичанина. Потом он спросил:
– Вы не видели тут девушку с рюкзаком и блокнотом для рисования? Она могла быть поблизости. У нее много маленьких косичек и синее платье с белыми полосами.
Я открыла рот, чтобы сказать, что мы ничего не знаем, но тут Бри толкнул меня локтем и спокойно сказал, что девушка пошла вниз, в деревню. Красивая девушка с блокнотом и рюкзаком. Спустилась вниз напрямик, через оливковые посадки. Полчаса тому назад.
Англичанин поднял брови и замер, пытаясь разобрать слова брата. Потом он положил свои покупки на землю и хотел спросить что-то еще, но брат сказал, что мы спешим,
Когда мы достигли поворота на Траяно, я остановилась и села на землю, новые сандалии стерли мне ноги в кровь.
– Ничего, пойдешь босиком, – сказал брат, опускаясь возле меня на колени.
Он расстегнул пряжки, стянул сандалии с моих ног и сунул их себе в задние карманы джинсов: левую в левый, а правую – в правый. Я засмеялась и спросила его, правда ли, что девушка с косичками ушла в сторону гавани. Может, нам тоже пойти в порт и найти ее? Скажем, что они разминулись, что ее парень купил целую корзину еды и бегает по парку, расспрашивая прохожих. За это нам перепадет еще пара монет.
Брат поднялся на ноги и покачал головой:
– Никогда не лезь в чужие дела, Петручча. Я видел, как художница шла в сторону порта, размахивая блокнотом. Может, они поссорились, и она не хочет его видеть.
Как можно не хотеть видеть такого красавца, думала я, плетясь босиком по острой гальке, когда я вырасту, у меня будет такой парень, как мой брат, и такой парень, как дружок художницы. Спустя восемь лет к этим двоим добавился наш преподаватель криминалистики: генуэзец с низким мерцающим голосом, от которого у меня колени подгибаются. Я всегда захожу в аудиторию последняя, чтобы постоять за дверью и послушать, как он говорит: Ну-с-с, а где же сегодня синьорина Понте?
Одним словом, в тот день, на пожарище, я видела его, Садовника. Он соврал мне, когда сказал, что не бывал раньше в наших местах. Он шел из деревни в усадьбу с продуктами в бумажном пакете, и ему явно не пришлось пробираться через дыру в стене. Значит, он был гостем Стефании. Приехал к ней со своей подругой. Зачем же ему было это скрывать?
Человек, достойно гостивший в поместье еще при жизни старой хозяйки, приезжает снова и устраивается на сезонную работу как бродячий музыкант. Кому придет в голову вести себя так, если не лазутчику с вражеской стороны?
Каким могло быть имя ребенка, если мать у него была англичанка, а отец и вовсе знать его не хотел? Раз уж Стефания оплатила крестины и даже наняла фотографа, значит, она хотела участвовать в судьбе ребенка, хотя бы поначалу. И пожелала крестить его по греческому обычаю. Так что имя тоже могло быть греческим. Если верить слухам, Стефания поссорилась с сыном из-за юной горничной и выставила его вон. Полагаю, он этого никак не ожидал, но хозяйке поместья приснился святой Андрей, потребовал свадьбы, и она стала тверже и неподатливей, чем тысячелетняя узловатая олива.
Англичанка увезла младенца домой, он вырос в Ноттингеме и вернулся через много лет, может быть, в тот самый день, когда мы встретились в усадебном парке, или раньше. Мне было одиннадцать, а ему года двадцать два, наверное. Значит, его крестины состоялись в часовне примерно в семьдесят седьмом, во времена расцвета «Бриатико». Мои родители даже не были друг с другом знакомы, так давно это было. Отец привез маму в Траяно в восемьдесят первом, после неапольского землетрясения, они познакомились в палаточном лагере в Авеллино, где жили тогда люди, чьи дома были разрушены.