Картахена
Шрифт:
Как теперь вижу – повар танцует возле стола, вода быстро струится по железному руслу, потроха и серебряная чешуя облепляют столы, овощной мальчик тоже танцует в своем углу с ножом, искоса поглядывая на шефа. Глаза у рыбы должны быть ясные, говорит повар, а жабры розовые, иначе это не рыба, а дохлая морская свинья.
К вечеру я так намахался ножом, что пальцы свело, как будто я играл бесконечные этюды Черни. Беглость пальцев мне тем не менее пригодилась. Филе мне так и не доверили, но отнимать головы и хвосты я к вечеру научился, даже хребет из белуги вытаскивал, будто иголку из игольной подушки.
Это было всего две недели назад, тогда никто и подумать не мог, что рыбную
Пишу это на обороте расписания процедур, прихваченного с подоконника в хамаме. Я ходил туда, чтобы получить подпись Петры на стенограмме собрания, но так и не сказал ей, что уезжаю. Да и что я мог ей сказать? Я видел, как ты шла к обрыву в тот день, когда утонул Ли Сопра. И как возвращалась одна, почти бегом.
То, что полиция сочла его гибель самоубийством и к ней не приставали с вопросами, это чистое везение. Но чистое везение похоже на чистый кислород – долго на нем не протянешь, а если вспыхнет пламя, то всему конец. Полагаю, у нее было право сделать то, что она сделала. И выдавать ее я не намерен. Amicus certus in re incerta cernitur. Надежный друг познается в ненадежном деле.
Моя жизнь в «Бриатико» закончилась, я провел здесь самый странный год своей жизни: театральный, жалкий, обворожительный, выспренний и чем-то похожий на спектакль для меня одного. В нем не было ничего от комедии, я бы ее учуял, от комедии всегда пахнет прогорклым маслом, а вот ненависть, настоящая ненависть не имеет запаха и, даже высохнув в пыль, еще годится в употребление. Здесь была ненависть. Или алчность. Алчность вообще никогда не высыхает.
Что ж, «Паола» переписана на красную флешку, уложена в карман рюкзака и покинет богадельню вместе со мной. Мы возвращаемся домой, детка. Осталось убедить себя в том, что дом именно там, куда мы возвращаемся.
Маркус. Четверг
Его мучил голод, но после шествия все лавки и траттории захлопнулись до сумерек, так что надеяться было не на что. Все утро он потратил на поиски сицилийской ошибки в Сети и выпил столько кофе, что сердце, казалось, стучит у самого горла. Для этого пришлось прогуляться пешком в Аннунциату, где в одном из портовых кафе можно было подсоединиться к Сети, если, конечно, ничего не сломалось и хозяин в хорошем расположении духа.
Уложив компьютер в рюкзак, Маркус пошел было вдоль моря, чтобы срезать путь, но запутался в мелких тропинках, заросших молочаем, и, досадуя на себя, вернулся на шоссе. В деревне было пусто, народ отправился в церковь, чтобы послушать мессу, но кафе, украшенное самшитовыми листьями, оказалось открытым, и в нем приятно пахло ванилью и свежей выпечкой.
– Все пошли в Траяно, а ты явился сюда? – удивился хозяин, подавая ему кофе в крошечной чашке. – Первая процессия скоро пойдет от Святой Екатерины в сторону холма. Это стоит посмотреть! Моя жена убежала с самого утра, детей прихватила и все пироги забрала с собой, чтобы угощать народ.
– Мне нужно поработать, – виновато сказал Маркус, изучая
– Да брось, я видел это сорок с лишним раз, такого зрелища пропускать нельзя. Они понесут деревянный стул, украшенный оливковыми ветвями, он изображает Гефсиманский сад. Но ничего, я полюбуюсь на них в воскресенье, когда понесут Христа и Мадонну и на площади статуи будут кланяться друг другу. Вижу, что ты хочешь курить, так кури! Мы же в Италии, отсюда до тех, кто пишет законы, далеко.
Дождавшись, пока хозяин закончит свои речи, Маркус углубился в поиски и вскоре с удивлением заметил, что на краю стола громоздятся четыре пустые чашки, а жестянка с табаком показала дно. Ему казалось, что прошло не больше часа, но в окне уже плавилось полуденное солнце, а со стороны гавани доносились грохот жестяных поддонов и крики вернувшихся с лова рыбаков. Они тоже пропустили шествие.
Скорость была паршивой, страницы грузились медленно, и он ругал себя за то, что раньше не проверил аукционные сайты – поленился или просто не был так возбужден расследованием. Другое дело здесь, в сердцевине детективной истории.
Хозяин подходил к нему несколько раз, предлагая домашнее вино, но Маркус дал себе слово не пить, пока не нападет на мало-мальски приличный след. Аукцион Черристоун, аукцион Роберта Сигела, торговый дом Heritage, сначала ему было весело разглядывать зубчатые клочки бумаги, продававшиеся по цене небольшого города, но вскоре бесконечные списки заставили его зевать и тереть глаза.
Обнаружив первое упоминание марки, он страшно обрадовался и, не медля, заказал стакан белого под названием, которое заставило его рассмеяться: «L'orgoglio e la rabbia», гордость и гнев. Бутылка была с умыслом оставлена хозяином на столе и вскоре опустела. Маркус пролистал списки покупателей, нашел фотографию ошибки, которая показалась ему довольно блеклой, и глазам своим не поверил. Напротив описания марки стояла цена и подпись: июнь, 2006, анонимная продажа. Такая же подпись стояла напротив «Большого дракона таможни», стоившего ровно в двести раз меньше, чем сицилийская ошибка. И напротив серенького провизория города Сент-Луис, стоившего ровно десятую часть. Ни продавца, ни покупателя.
Что за чертовщина: марка была продана в две тысячи шестом? Это что же получается, ее продали за полтора года до убийства хозяина?
Le false speranze alimentano il dolore! Если я ошибался в самом начале своих построений, подумал он, торопливо набивая трубку остатками табака, то вся история происходила вхолостую, с ревом моторов, но без движения: марки у Аверичи не было, его убили напрасно, и не скрывай он так тщательно свою сделку с аукционом, то, вполне вероятно, остался бы в живых.
Всю зиму в «Бриатико» звенели звенья пустой игры: капитан начал охоту на сицилийскую ошибку, которой не было, к нему присоединился вождь карабинеров, а юный траянец нашел в бумажнике открытку с дыркой, которую Аверичи продолжал таскать с собой в казино, по-прежнему считая талисманом. Простодушный южный жест: аккуратно вырезать марку, а открытку оставить себе, полагая, что она все еще работает. Сохранила малую толику магических свойств.
Когда вдова показала письмо Бри своему приятелю, Ли Сопра уверился, что речь идет о продаже марки и ему стоит встретиться с парнишкой самому. В то время как речь, вероятно, шла о шантаже. Бри хотел денег за молчание. Он считал, что является важным свидетелем и от него зависит судьба хозяйки поместья. Но ему пришлось умереть за грязно-синюю марку, которую он даже в руках не держал.