Картель правосудия
Шрифт:
– Понятно. А Сенатор ей кто будет, домодедовской группировке?
Лихачев удовлетворенно хмыкнул:
– Сенатор ей будет папа крестный. Но я вам так скажу: легче поймать колибри в пределах Садового кольца, чем пообщаться с Сенатором. – Лихачев смотрел на муровского шефа с некоторым удивлением, и, хотя ему, конечно, не было известно, что именно тот ищет (бутылку водки, черт возьми?!), на широкой физиономии капитана без труда читалось осуждение: это же надо такой мурой заниматься… Хотя кому же заниматься мурой, как не МУРу?
Грязнов почему-то вспомнил, как пару лет назад,
БОЙКО
14 февраля, утро
Помощник замминистра подполковник Бойко пришел к своему непосредственному начальнику. Невысокий, с крючковатым носом и тонким бледным лицом, заместитель министра внутренних дел пребывал в мрачной задумчивости и сосредоточенно чертил что-то незаточенным карандашом на полированной поверхности стола. Его глаза, обычно исполненные какой-то скрытой печали и тайны, сегодня были колючими и злыми, а это однозначно свидетельствовало, что зам был не в духе.
– Очередной заказ. Я подготовил все материалы, – осторожно начал подполковник и положил на стол шефа справку по делу Кроткова и предварительный расчет финансовых и прочих затрат. – Теперь нужно только дать ведомственную команду перебросить дело в соответствующий следственный отдел УВД.
Замминистра бегло просмотрел бумаги.
– Кредитоспособность проверяли? – Шеф отпихнул папку и снова вернулся к своим чертежам.
– Домодедовская группировка, – веско сообщил Бойко.
Зам удовлетворенно хмыкнул:
– Комментарии излишни.
– У меня все, – закончил подполковник, собираясь уходить, но замминистра порывисто поднялся с кресла и жестом остановил подчиненного. Ему нужно было выплеснуть на кого-то накопившуюся отрицательную энергию (слишком часто в последнее время он слышал от других членов совета директоров обвинения в некомпетентности и нерасторопности в адрес своих людей, и это его нервировало и угнетало).
Бойко пришлось сыграть роль громоотвода.
– Поговорим о другом, – начал зам, насупившись и играя желваками на скулах. – Дело о превышении полномочий сотрудниками сто восьмого отделения, которое по нашему ведомству курировали вы и которое удалось спасти только на этапе рассмотрения в Верховном суде, что предпринято для того, чтобы такое безобразие не повторилось впредь. Вы можете дать мне твердую гарантию, что ваши люди не облажаются по новой?
– Но я делаю все возможное… – начал было оправдываться Бойко. «Черт, угораздило же явиться в такой неподходящий момент».
Зам только досадливо махнул рукой:
– Чтобы выбраться из ямы, нужно хотя бы не копать ее вглубь. У нас каждый третий рядовой работник милиции в той или иной форме берет взятки или нарушает процессуальный кодекс. И каждый
Электронные часы на руке Бойко пикнули, извещая хозяина о том, что уже одиннадцать часов утра. «Eleven o'clock», – подумал подполковник и, абстрагируясь от зуда начальника, занялся английским. В школе и институте он учил французский, а в последнее время почувствовал острую необходимость в английском. И по этому поводу завел себе правило: каждый раз с писком часов он пытался вспомнить английские названия всех предметов и явлений, которые в данный момент его окружали. «Стол – table, кресла – armchairs, окна – windows, жалюзи – venetian blind, шкафы – bookcase, начальник – superior…»
– Нужно организовываться на местах. Нужно собирать людей в единый кулак… – Замминистра несло, хоть жечь глаголом и не было его призванием, сегодня он разошелся не на шутку. – Кто, скажите, будет доверять совету директоров, который выполняет обязательства перед клиентами через раз, а?
Подполковник внимал молча с выражением полного покаяния на лице, по опыту зная, что гроза кратковременна и шеф сам успокоится, как только озвучит свои мрачные мысли. "Замминистра – vise minister, хмурый – sullen, мрачный – gloomy. Надо посмотреть в словаре, как будет по-английски «брюзжать» и «читать нотации».
После пятиминутного гневного монолога зам наконец иссяк, устало осел в кресло и впал в меланхолическую задумчивость, которая теперь могла длиться часами. Бойко осторожно поднялся и, стараясь не шуметь, чтобы не навлечь на себя еще один поток раздражения шефа, тихонько покинул кабинет.
ТУРЕЦКИЙ
19-20 февраля
Было уже слишком поздно, и ужинать он не стал. Турецкий чмокнул спящую дочь Ниночку и тихонько пропел:
Нинка, как картинка, с фраером гребет,
Сеня, дай мне финку, я пойду вперед
И поинтересуюсь, что это за кент.
Ноги пусть рисует,
Нинка, это ж мент, я знаю…
Ирина устало поморщилась: она слышала эти строчки в исполнении мужа уже раз пятьдесят:
– Послушайте, господин следователь. Мы вас совсем не видим. Ваше лицо уже стало пропадать с семейных фотографий…
Турецкий, раздеваясь, искоса поглядывал на нее. Он подумал, что ее неброская красота скрывается в непрестанных изменениях – в улыбках, полуулыбках, целой гамме взглядов, ослепительном смехе алых губ, обнажающих ровные белые зубы, в красноречивых изгибах этих губ, в мимолетном движении бровей, в едва заметных волнах настроения, пробегающих по этому то вызывающе чувственному, то иронически-холодному лицу.
Ирина лежала на кровати и механически нажимала кнопки пульта. Телевизионные программы мелькали, не задерживаясь больше пяти секунд. Вот проскочил Андрей Вознесенский, с которым беседовали в студии каких-то ночных новостей. Ирина не останавливалась, и через полминуты Вознесенский промелькнул снова с привычным платком под воротником рубашки, на которой был привычный клетчатый пиджак… Что-то привлекло внимание Турецкого. Ах да!
– Ирка, – он толкнул жену. – Тебе нравится, когда мужики носят косынки на шее? Не слишком ли кокетливо?