Картотека живых
Шрифт:
— По-вашему, значит, так, — сказал Зденек строго, — пока ты в лагере, не пикни. Делать что-нибудь стоящее можно только потом. Шими-бачи был просто дурень, а вот у Эриха Фроша — глубокий ум.
Зденек ждал, что писарь грубо оборвет его, но ошибся. Эрих лишь слегка усмехнулся и медленно сказал:
— Шими-бачи был доктор и выполнял свой врачебный долг. Может быть, он спас этих девушек. Ему было нетрудно решиться, он уже прожил свою жизнь, и его игра стоила свеч. — Эрих выпрямился. — Что касается меня, то как меня ни честили, никто еще не сказал, что Эрих Фрош глуп. Я не старый врач, я всего только венский колбасник,
Писарь докончил свою тираду и подмигнул чеху: вот, так-то, мол.
— Ну?
Зденек недоуменно глядел на Эриха. «Какая же ты дрянь!» — думал он.
Писарь подошел и взял его за рукав.
— Вижу, что ты все еще меня не понял. Но я тебе объясню. Эти свои заметки ты брось. Уж если хочешь записать что-нибудь, писал бы на своей чешской тарабарщине, зачем обязательно по-немецки? Ах, да, да — это письмо к Иолан! Но ведь именно такая пустяковая блажь может стоить тебе головы. На твоем месте я вообще не писал бы ничего. Голова у тебя молодая, держи все в памяти. Я бы все наблюдал, наблюдал, накопил бы в памяти тысячи интересных мелочей. Все это важно, все принесет тебе доход. Вот ты сейчас был на кладбище, хорошо, что ты его повидал. Шими-бачи, котенок на ограде, Иолан все это отличный материал… Да ты куда?
Зденек с трудом оторвался от стола, закрыл глаза рукой, сделал два шага к двери.
— Понимаю, — снисходительно сказал писарь. — Слишком много впечатлений. Художники такой уж слабонервный народ… Я тебя сегодня больше не буду беспокоить. Да погоди же!..
В половине девятого вернулись рабочие команды со стройки. Было совсем темно, только у ворот светили два мощных рефлектора.
— Давай уголь! Быстро! — орали часовые и с ведерками обходили шеренги. Одни узники сразу же бросали им пару кусков, другие — только после того, как получали оплеуху. Некоторых заставляли поднять руки и обыскивали.
— А ты что? — конвойный толкнул капо во второй колонне. — Ты не воруешь уголь? Слишком тонко воспитан?
Это был Карльхен. Он не терпел такого обращения. Левая рука его стиснула палку.
— Обыскивайте вон Мотику, у него полные карманы!
Конвойный оглянулся. В двух шагах от него стоял грузный грек, оживленно разговаривая с Дейбелем.
— На этого у меня руки коротки, он для господ повыше меня. Давай уголь!
— Слушайте, — сказал Карльхен, стараясь сдержаться. — Как вы со мной обращаетесь? Не знаете разве, что мне скоро дадут такую же форму, как ваша?
И он показал на свой зеленый треугольник.
Конвоир размахнулся и влепил ему пощечину.
— Я честный солдат. Не смей оскорблять нашу армию!
Карльхен так опешил, что даже не защищался. Он вынул из кармана кусок угля и швырнул его в полупустое ведерко.
— Вот то-то! — усмехнулся
Куски угля теперь падали чаще, через несколько минут ведерко было полно.
Соседи Карльхена и бровью не повели, только юный Берл прильнул к нему и прошептал:
— Почему вы спустили ему это, герр Карльден? Вы же можете пожаловаться обершарфюреру, вы — немец.
— Заткнись, — прошипел капо. — Привлекать к себе внимание, да? А кабы меня обыскали и нашли… сам знаешь что. Из-за тебя я все это стерпел, вот что!
— Да, герр Карльхен, — уныло сказал Берл и притих.
Капо Карльхен был тугодум и обычно не утруждал себя размышлениями. Но сейчас затрещина от какого-то ничтожного конвоира ввергла его в безрадостное раздумье. Призыв в армию, видимо, отпал, зря я радовался, что выберусь из Гиглинга. Надо готовиться провести здесь всю зиму, надо рассчитывать только на реальные возможности и найти местечко потеплей… До сих пор Карльхен не думал обо всем этом, пусть, мол, другие беспокоятся. Он видел, как усердствует боров Мотика. Ну и черт с ним! Дейбель после Фрица выбрал себе этого грека, — разве его выбор не лучшее доказательство того, что в лагере уже не рассчитывают на «зеленых», что «зеленые» уйдут в армию?..
Выходит, однако, что Карльхен просчитался, и теперь нужно поправлять дело.
В барак Карльхен вошел полный энергии и сразу же раскричался, увидев, что ему не подано на стол.
— Это что же такое, штубак? Вот я тебе отполирую морду!
Дрожащий штубак вытянулся в струнку и доложил, что после обеда был обход: кюхеншеф Лейтхольд и две кухарки прошли по баракам и собрали все миски.
— Что еще за новость! Может быть, мне стоять в очереди, как какому-то мусульманину? Берл, принеси воды умыться!
Карльхен вытянул рубашку, заправленную в брюки, и снял ее через голову. Штубак отступил на два шага и сказал, что миску, в которой обычно умывается герр капо, тоже унесли. Карльхен, полуголый, толстый, потный, стоял в полном недоумении: что же это творится? Берл подскочил и вынул кусок шпига, который был засунут у капо сзади за пояс, вплотную к голому телу.
— Я достану миску, не беспокойтесь. Я сейчас вернусь…
Берл бросил шпиг на стол и поспешил к выходу, но Карльхен удержал его.
— Погоди, парень, дело не так-то просто. С этим надо покончить раз и навсегда. Дай-ка мне рубаху, я пойду сам. А ты пока что возьми шпиг и рассчитайся с французом. И чтобы через минуту опять был здесь!
Пряча шпиг под пальто, Берл шел по чужому бараку. Сердце у него колотилось, он не знал, куда деть руки-ноги. Сидевший за столом Жожо встретил его приветливо.
— А-а, mon petit! — улыбнулся Жожо. — А где же твои вещи? Ты уже отметился в конторе? — продолжал француз. — Или лучше мне самому сходить за пропуском для тебя?
Берл зарделся.
— Герр Жожо, вы знаете, как мне хотелось перейти к вам… Но ничего не выходит. Герр Карльхен меня не отпускает. В армию его не берут, он остается в Гиглинге… Вот он вам возвращает это… и велит передать, что сделка не состоится.
Берл вынул шпиг, положил его перед французом и, потупив глаза, хотел уйти. Жожо взял его за талию.
— Карльхен еще на стройке приставал ко мне с этим шпигом, — усмехнулся он. — Но я отказался. Разве ты не знаешь?
Берл уклонился от руки, которая взяла его за подбородок.