Кастро Алвес
Шрифт:
Камара.
— Я позавидовала Мунизу Баррето...
— В чем, сеньора?
— Он заслужил такие красивые стихи...
И она ушла. А он остался стоять с замершим сердцем, тяжело переводя дыхание.
Ведь она была его безрассудной мечтой любви.
* * *
После того как Кастро Алвес сдал экзамены, болезнь отца вынудила его уехать в
Баию. Эти каникулы начались для него печально, ибо отец его
69
в январе умер, став жертвою бери-бери *. К тому
трудном материальном положении. В то время они жили на улице Содрэ, и поэт в
припадке безысходной тоски заперся там. Ему было гораздо тяжелее, подруга,
пережить этот удар здесь, в Баие, где не было для него утешения: ни студенческого
движения Ресифе, ни поэтических конкурсов, ни женской ласки. Идалина осталась
позади, Эужения Ка-мара была лишь далекой надеждой. А он не умел работать, не
умел творить без любовного поощрения, без уверенности в том, что в благодарность за
стихи получит любовь женщины.
Слухи о его поэтической славе, об успехах в Ресифе уже дошли до Баии. Однако его
еще никто не искал и вокруг него никто не группировался. Напротив, Муниз Баррето,
видный старый деятель, родственник скрипача, которого Кастро Алвес недавно
приветствовал, организовал общественный бойкот молодому поэту, о котором
рассказывали разные разности. И вот поэт оказался в грустном уединении, одиноким в
огромном доме, где родные оплакивали смерть отца. Он никуда не выходит из дома, он
размышляет о брате. Он боится, что и его самого ждет та же участь — помешательство.
Родные пугаются его печали, и тогда кто-то, желая отвлечь внимание юноши от
мрачных мыслей, обращает его внимание на соседок — трех сестер: Сими, Эстер и
Мари.
Как-то к вечеру он, подойдя к окну, замечает их. И если Мари не желает встречаться
взглядом с поэтом, то две другие сестры смотрят на него с восхищением: они уже
слышали о нем и теперь убеждаются, что рассказы о внешности молодого поэта —
правда. У него и в самом деле большие глаза, чувственный рот и красивые волосы, и он
мужествен. Кастро Алвес тоже очарован обеими сестрами. Проходит вечер, а с ним,
подруга, исчезает и меланхолия поэта *.
69
Теперь он проводит все время у окна, флиртуя с прекрасными сестрами, прося
свидания, посылая
70
им поцелуи. А они лукаво улыбаются, не зная, кого же он предпочитает, какой из
двух отвечает взаимностью. Но он и сам этого не знает. И если для Сими, которая
вскоре должна выйти замуж, он пишет «Еврейку» *, то для Эстер он сочиняет один из
сонетов «Ангелы полуночи» — о женщинах, которых
его смертному одру. Первой, заполнившей его мысли и вдохновившей его музу, была
Сими. Но разве она не уезжает, не выходит вскоре замуж? И юноша, не будучи
способен на платоническую любовь, искушает ее одним из самых красивых своих
стихов. Он делает ей отчаянные предложения:
Уйдем со мной, сокроемся в пустыне. Как от Саула скрылся там Давид. Ты
Судамифью стань моей отныне, И наш союз сам бог благословит.
Но Сими принимает стихи и... смеется над поэтом. Он ей нравится, да, но как друг;
она восхищается тем, что он пишет, однако сердце ее уже принадлежит другому.
Очарованием музыки этих стихов она не дает себя увлечь:
Там, у ручья, где плач звучал Рахили В минувшие священные года, В шатре
простом с тобою бы мы жили, И я бы пас овец твоих стада.
Он называет ее самыми красивыми именами, говорит ей самые нежные слова,
которые только знает:
Еврейка милая, тебя нежнее Где женщину еще найти б я мог? О роза бледная из
Иудеи, Израиля печального цветок!
Роса, вечерняя звезда, цветок вавилонской реки, лилия восточной долины, ветка
мирты — он называет ее самыми поэтическими именами, но она так и не откликается.
И тогда, отчаявшись, он признается:
70
Как некогда Иаков дерзновенный Боролся с ангелом и уступил, Так я, о ангел мой
земной, смиренно Перед тобой колена преклонил.
И он перестает интересоваться Сими, сердце его отныне принадлежит только Эстер.
Он, который любил называть себя евреем, который всегда чувствовал странное
влечение к этой несчастной кочевой расе, обижаемой и преследуемой, он чахнет от
любви к этой баиянской еврейке, белой, более чем белой — бледной, с распущенными
косами, с медовыми устами. Он целые вечера просиживает в темноте, у окна, слушая,
как она поет за роялем мелодичные песни.
Вчера ты заиграла на рояле В тот час, когда сгущался мрак ночной. Аккорды
радости и стон печали... Рояль звенел и плакал, как живой. Потом запела ты, любви
желанье Будя в груди взволнованной моей. Напев твой прозвучал нежней признанья, И
поцелуя был он горячей.
Эстер * заполнила его каникулы, которые начались столь печально. Благодаря ей
стала притупляться боль утраты, поэт забыл о бойкоте, жертвой которого стал, о
зависти поэтов-земляков, о своей грустной участи — жить в одиночестве.
Любовь, что в сердце у меня таитря, К тебе, моя желанная, стремится, Как росы к