Кастро Алвес

Амаду Жоржи

свободную любовь в беспредельной синеве неба и океана! И как музыкальны его слова,

когда он говорит о моряках; об испанце, вспоминающем «смуглых девушек»; о «цве-

тущих андалузках»; об итальянце, который «воспевает спящую Венецию»; об

англичанине, «холодном моряке, который с рождения в море»; о французе, «у которого

на роду написана его судьба»; о греках, «красивых смуглых пиратах моря, которое

пересек Одиссей»; о «мореплавателях всех стран». Ко ах! моя

негритянка, на этом

бриге, который плывет по спокойному морю и на котором такой храбрый экипаж, поэт

видит картину прямо из дантова ада:

Они плывут в пустыне водной... Ребенок матери голодной К сосцам сухим ее

приник. Люден несчастных, исхудалых И от лишений одичалых Мчит по волнам

зловещий бриг.

Вся эта призраков громада Страшнее дантовского ада, Тряпьем не скрыта нагота. А

на гелах нагих и черных — Работорговли жертв позорных — Следы хозяйского кнута.

Пред ними дали голубые, Вокруг — свободная стихия,

100

Но здесь — плавучая тюрьма. Вот этот песню вдруг затянет, А тот браниться злобно

станет, Хохочет гот, сойдя с ума!

Дело в том, моя подруга, что этот негритянский корабль везет живой груз — черное

мясо для невольничьих рынков Бразилии. За этот • товар работорговцы получат

большие деньги. А поскольку за эти деньги покупается также и совесть, все молчат о

100

путешествии быстроходного брига. Все, за исключением Кастро Алвеса, который на

крыльях альбатроса парит над судном *.

Он обращается к морю, к небесным светилам, к ночам, к бурям, к ураганам. Раз

люди не хотят ничего видеть и слышать, он призывает силы природы расправиться с

этим судном, стереть с земли этот позор. Он обращается к силам природы, ибо

слишком велико преступление. Вчера еще это были свободные люди леса и пустыни.

Но пришел караван, и вот уже они идут с цепями на ногах, в которые их заковали на

многие годы. «Вчера — полная свобода, воля распоряжаться собой... Сегодня — предел

жестокости, они не вольны даже в смерти...»

Золотисто-зеленое знамя Бразилии — самое славное и любимое для нас из всех

знамен — они загрязнили с тех пор, как подняли его на своем бриге. Под его сенью

совершается чудовищное преступление. В морях, которые бороздил в свое время Ко-

лумб, ныне путешествует это позорное судно. «Это больше чем позор», — восклицает

поэт и голосом древнего пророка, мстителя за страждущих, призывает:

О позорное судно, исчадие ада! Христофора Колумба достойно ль морей?

Золотисто-зеленое знамя, Андрада, Ты спаси от бесчестья, сорви с этих рей!

Самые бурные аплодисменты, подруга, это еще не все — их, правда, было много,

никогда

не было столько, — но это даже ничто, если подумать, что люди, прослушав

стихи, уносили навсегда выжженное в сердцах зрелище этой адской картины пленен

101

ных негров, которые в эту желтую лунную ночь пляшут на потеху матросам на

фоне несравненного моря и неба. И что такое аплодисменты, как бы оглушительны ни

были они, по сравнению с приобщением людей к борьбе за освобождение негров?

Его лира обогатилась в Сан-Пауло несколькими поэмами о рабах. Он завершает

свою книгу, начатую еще в 1865 году под сенью домика Идалины. Помимо

«Негритянского корабля», он пишет и еще одно монументальное полотно. Это «Голоса

Африки». И голосом его говорит весь континент, самый несчастный из всех, континент,

который отчаялся в боге. Это замечательная песнь звучности доселе неведомой. Это

несчастная, невольничья Африка взывает к небу, которое ее не слышит:

И по сухим пескам Сахары, Одетый в белый мой бурнус, Как осужденный, я

влачусь...

Это ужас страны, ужас целой расы, которая видит, что горе обрушивается на нее, но

не понимает, какое, собственно, преступление она совершила. Эти стихи потрясают

самого холодного и бесчувственного человека. Голос поэта, который уже стал голосом

народных масс на площадях, голосом студентов в борьбе против правительства,

голосом за освобождение черных рабов, теперь вылился в единый мощный голос

континента *.

В этом году в Сан-Пауло были написаны, подруга, «Мать пленника» и «Мануэла»

— поэма о страсти погонщика скота к рабыне, трогательная и нежная любовная поэма:

Здесь смуглянку дорогую Жду я...

Светит месяц в вышине. Под густой древесной сенью Тенью

Ты скользнешь навстречу мне.

Я жених, а ты невеста. Место

Нашей свадьбы — темный лес.

101

Вот ковер травы душистой. Чистый

Купол храма — свод небес. Для свершения обряда Надо

Осветить свечами храм. Звезды ночи — свечи наши. Краше

Где еще найти бы нам?

101

Тяжел конец поэмы, когда обстоятельства делают невозможной любовь погонщика

и невольницы...

К этому периоду относятся также «Басни» и «Строфы холостяка», где Кастро Алвес

снова говорит о своей миссии. И снова касается темы «искусства для искусства». Эта

поэма в его творчестве политического поэта — одна из самых значительных. Он