Катарсис. Том 1
Шрифт:
— Я на пару часов отвлекусь, — сказал он Баркову, занявшему одну из спален дачи. — В случае тревоги дашь знать по рации.
— А работа? — недовольно сказал заместитель, не понимая, что собирается делать командир отряда. — Ребят же искать надо.
— Работать начнем ночью, как стемнеет, сейчас к зоне лучше не подходить. Нужен транспорт, а у нас только один мотоцикл.
— Куда ты собрался?
— За кудыкины горы. Свидание у меня.
— Что за свидание? С медведем, что ли? Возьми кого-нибудь для подстраховки.
— Пусть отдыхают, обойдусь.
Барков
— Как говорил мой батя: ты своей смертью не помрешь — или блинами обожрешься, или куры обсерут.
Панкрат засмеялся.
— Оригиналом был твой батя, как дед Осип, дядя Крутова. У того что ни фраза, то изречение. Мне особенно понравилось его высказывание о жене: жена в больших дозах — яд, в малых — лекарство.
Барков усмехнулся.
— В самую точку. И все-таки я бы тебе не советовал шататься по здешним лесам в одиночку. Неужели к бабе пойдешь?
— К ней, — признался Панкрат. — Но эта баба… нет, женщина, достойна того, чтобы и генерал сбежал в самоволку. Короче, Склифосовский, ждите, я не задержусь.
Взяв с собой пистолет и нож, Воробьев оседлал мотоцикл и выехал за ворота дачи. Вскоре он был у Ковалей, но прежде чем заехать в деревню, остановился на опушке леса и набрал букет полевых цветов, и лишь после этого в начале девятого вечера подкатил к дому Лиды, точнее, к дому ее матери, ничем не выделявшемуся из ряда таких же бревенчатых хат, крытых шифером, образующих самую длинную — в двенадцать домов — из трех улиц деревни.
Возле дома с визгом возились на траве двое ребятишек в одних трусиках, очевидно, дети Лидии Антон и Настя. Панкрат слез с мотоцикла, понаблюдал за их игрой и открыл калитку, вдруг ощутив странное волнение, будто перед прыжком с парашютом. Прислушался к себе, удивляясь реакции сердца на предполагаемую встречу с понравившейся ему женщиной, пробормотал про себя: «Если вы мне откажете, я умру», — поклялся кавалер. Она отказала. Через пятьдесят лет он умер»…
И в это время на крыльцо хаты вышла Лида, обеспокоенная остановкой мотоциклиста возле играющих детей. Она была в простенькой маечке, туго обтягивающей высокую грудь, и в спортивных мужских трусах. Ойкнула, узнав Панкрата, и юркнула в дом, тут же высунув голову в дверь:
— Извините, я сейчас…
Остолбеневший Воробьев расслабился, выдохнул воздух, застрявший в легких, и засмеялся от переполнявших его чувств. Ощущение было такое, будто он вернулся домой, где его давно ждали. Вспомнил о цветах, сбегал за ними к мотоциклу, и вовремя: Лидия вышла, уже переодетая в блузку и юбку. Прикрикнула на детей:
— Ну-ка тише, башибузуки! Распищались.
Но было видно, что строгость она напустила на себя лишь для проформы, чтобы подчеркнуть свое отношение к детям. Панкрат протянул ей букет, галантно поклонился.
— По-моему, я где-то вас видел, мадам. Вы случайно не артистка?
Лида засмеялась, взяла букет, прижала к лицу, вдыхая аромат цветов, бросила на гостя благодарно-изучающий взгляд.
— Спасибо, господин бывший майор. Проходите
Из сеней вышла седая женщина, удивительно похожая на Лидию фигурой, осанкой и лицом. На вид ей можно было дать не больше сорока лет, но седина прибавляла к возрасту еще лет десять.
— Мам, это Панкрат.
Воробьев поклонился.
— А это моя мама, Валентина Архиповна, — представила мать Лидия. — Мам, забери детей с улицы, пусть поиграют в саду, а мы почаевничаем в горнице.
— Проходи, мил человек, — низким голосом проговорила Валентина Архиповна, окидывая Панкрата одновременно понимающим, оценивающим и вопросительным взглядом. — Самовар уже готов, стол накрыт. Лид, ты уж сама поухаживай за гостем, а я к Василию Поликарповичу схожу, с детьми.
— Только не задерживайся, им спать скоро.
— Будь спокойна, лягут сами.
Еще раз посмотрев на Воробьева, мама Лиды забрала детей и ушла с ними в соседний дом.
— Хорошая у тебя мама, — сказал Панкрат.
— Не жалуюсь, — отозвалась Лида, смущенная тем, что мать фактически призналась в ожидании дочерью гостя. — Ну, что стоите, заходите в хату.
— Только руки помою.
Панкрат умылся под рукомойником, висящим во дворе, возле погреба, прошел в горницу, где на столе действительно попыхивал парком самовар и были расставлены чашки и блюдца для двух человек, стояли вазочки с сахаром, медом, вареньем, печеньем и воздушными пирожными с кремом, явно сработанными в домашних условиях. Лида уловила взгляд Воробьева, покраснела. Он понял, что не ошибся: его здесь ждали.
— Отлично! — потер он весело руки. — Давно не пил чай с медом и пирожными.
Они сели за стол, поглядывая друг на друга, не зная, о чем говорить, с чего начать, словно школьники на экзамене, потом встретились глазами и рассмеялись, чувствуя облегчение. В принципе ничего особенного изрекать и не надо было, их чувственно-эмоциональные сферы уже соприкоснулись и приняли друг друга, а общение было уже делом вторым.
— Можно, я за тобой поухаживаю? — предложил Панкрат.
— Нет уж, ты гость, — серьезно возразила женщина, — в здешних обычаях не принято гостей понуждать. Может быть, поужинаешь? Есть щи, пельмени, питье — юрага, квас, молоко.
— Тащи пельмени, — подумав, махнул рукой Панкрат.
Лидия радостно и недоверчиво привстала.
— Только придется подождать несколько минут, пока я сварю пельмени в приспешне.
— Где?
— Здесь так называют кухню.
— А что такое юрага?
— Сыворотка, остается после сбитого масла.
— Неси.
Лида упорхнула из горницы, принесла из погреба кувшин с холодной юрагой — зеленовато-беловато-прозрачной жидкостью — и снова убежала на кухню варить пельмени. Воробьев напился — сыворотка оказалась очень вкусной, зашел было в «приспешню» предложить помощь, но был выдворен и стал рассматривать семейные фотографии, развешанные по стенам горницы в рамочках под стеклом.