Катарсис. Том 2
Шрифт:
— Все это безусловно интересно и полезно, — задумчиво сказал Крутов, одетый в серую холщовую рубашку с белыми погончиками, с закатанными рукавами, и в джинсы. — Однако нынешние времена требуют иных путей к возрождению духовности. Жертвоприношение — психологический и мировоззренческий тупик. Нужны новые традиции, новые символы, новые боги, если хотите.
— Может быть, тот, кто придет сегодня, укажет верный путь? — отозвался Ираклий Федотов, одетый во все белое.
— Я надеюсь на это.
— И все же, — тихо проговорила Лиза, — посмотрите на них: как много
— Право быть несчастным — это один из этапов самоосознания, — сказал Крутов. — Главное, что наши люди не потеряли способности плакать и смеяться, быть грустными и веселыми ни при каких обстоятельствах. Но никогда — самодовольными! Они умеют и любить, и ненавидеть.
— Да уж, — усмехнулся Федотов, — этого у нас не отнимешь. Хотя Лиза права: русский народ действительно добр и терпелив. Правда, некий мудрец говорил, что добро — тоже зло, только скрытое.
Крутов покачал головой, начал выбираться из галдящей веселой толпы, завороженной гремящим и звенящим зрелищем потешного сражения за крепость. Спутники последовали за ним, остановились на краю поляны, в тени клена.
— Есть философы, исповедующие учение «глобальной кабалы». Не средневековой мистической Каббалы, а кабалы — как зависимости от чего-то, рабства, неволи. По этому учению, в мире существует три вида зла: Зло, Добро и Любовь.
— Как это? — заинтересовался Ираклий, бывший полковник военной контрразведки.
— Зло, Добро и Любовь отражают уровни зависимости. Кабала Зла питается энергией мести, энергией зла: она требует жертвы врага в любой форме. Кабала Добра тоже представляет собой форму рабства, так как требует отплатить добром за добро, навязывая обязательную конкретную отдачу. Кабала Любви, в свою очередь, есть вид неволи, потому что заставляет человека отвечать тем же.
— Это по крайней мере спорно. Могу привести множество примеров, когда человек добровольно приносил в жертву свои чувства, не требуя ответа.
На поляне, где проходили соревнования воинов, среди зрителей раздался взрыв смеха, потом вспыхнули аплодисменты. Видимо, кто-то из молодых участников сражения выкинул какое-то коленце. Крутов оглянулся, прищуриваясь.
— Я тоже могу привести аналогичные примеры.
— В таком случае, учение «глобальной кабалы» создано специально для сокрытия истинного положения в духовной сфере человечества. Кому-то выгодно представлять человека вселенским злодеем. Или ты не согласен?
— С чем я согласен, так это с апокрифом «учения» о том, что Зло — программа тестирования человечества.
Федотов хмыкнул, приглаживая ладонью бородку.
— А Добро в таком случае что? Или Любовь?
Крутов посмотрел на жену, улыбнулся.
— И они тоже. Вот Елизавета может подтвердить,
По губам женщины скользнула печальная и в то же время снисходительная улыбка. Но отвечать на подковырку мужа она не стала. Супруги — Егор и Лиза — понимали друг друга с полувзгляда.
Федотов вздохнул, отвернулся. Он не мог похвастать тем, что Мария понимает его, как Елизавета Егора, хотя и прожил с ней уже восемь лет.
— Ты с нами не поедешь? — спросил он спустя минуту.
— Куда? — не понял Крутов.
— Мы с Машей едем в Ярославль, на фестиваль хоровой и колокольной музыки. Уже третий раз. Поехали, не пожалеешь.
— А меня с собой не возьмете? — низким голосом осведомилась Лиза.
Мужчины посмотрели на нее.
Крутов легонько обнял жену за плечи, прижал к себе. Федотов виновато кашлянул.
— Естественно, без тебя твой старик никуда не отправится. Куда иголка, туда и нитка. Фестиваль, между прочим, международный, в нем принимают участие известные музыкальные коллективы из многих стран Европы и Америки. Откроется в Спасо-Преображенском монастыре.
— Возможно, мы там появимся, — кивнул Крутов.
— Могу встретить.
— Мы тебя и Машу сами найдем.
— Ну, конечно, ты же волхв, — проворчал Ираклий не без зависти. — А вот мы вынуждены пользоваться техническими средствами передвижения.
К разговаривающим подошла еще одна женщина, красивая, смуглолицая, черноволосая, тонкая в талии, в легком сарафане, подчеркивающем фигуру. Это была Мария.
— Пойдемте, схватки уже закончились.
Все четверо поспешили к околице деревни, миновали небольшую церквушку с медным куполом и остановились на другом конце улицы у бревенчатой хаты, покрытой позеленевшим от непогод и времени шифером.
У калитки, ведущей на подворье, судачили три старушки и старик. Увидев гостей, они примолкли, разглядывая их. Мария, не обращая на них внимания, повела прибывших за собой.
Дверь в сени отворилась без скрипа. Гостей встретила еще одна старуха с морщинистым суровым лицом, без любопытства окинула их взглядом и понесла во двор таз с водой и белым полотенцем в бурых пятнах. Дверь в горницу была низкой, мужчинам пришлось согнуться, чтобы не стукнуться макушкой о притолоку.
Взору гостей открылась большая русская печь, занимавшая треть помещения. За печью занавесками был отгорожен угол, где, очевидно, жила хозяйка дома, семидесятилетняя Домна. В горнице слева стояла кровать, на которой лежала, смущенно улыбаясь, молодая женщина с русой косой и голубыми глазами.
Возле кровати суетился старик, лысый, но с клокастой седой бородой, что-то приговаривал, наклоняясь к женщине. Рядом на стуле сидел щуплый мужичонка средних лет, а на его руках лежал завернутый в белое рядно только что родившийся младенец, елозил ручонками, двигал ножками, чмокал, но молчал. Волосы у него были длинные и белые, какие редко бывают у новорожденных.
Крутов приблизился к роженице, взял ее за руку.
— Поздравляю, Анфиса. Только зря ты не поехала в роддом, там тебе было бы легче.