Катастрофа отменяется
Шрифт:
— На улице Ленина?.. — В голосе Тимохова было столько удивления, будто он предполагал, что эта улица должна находиться где-нибудь на Марсе, а уж никак не у него под ногами. — А в какую сторону порядковые номера?
— Какой дом вам нужен?
— Двадцать девять!
— Вот этот дом… — с трудом, будто спазмы сдавили горло, ответил Суслов.
— Этот! — со вздохом облегчения произнес Тимохов. — А я-то думал… — Но того, о чем он думал, не сказал. — Может быть, войдем вместе, капитан? Мне сказали, что в этом доме была конспиративная квартира наших разведчиков… Может, она уцелела?
Суслов вдруг подумал о
— Идемте! — негромко произнес он.
Тимохов заглянул в бумажку и пошел вперед.
Они миновали разбитый взрывом снаряда подъезд и начали подниматься по исковырянной пулями лестнице. Пробоины были старые, еще от тех времен, когда Липовец брали гитлеровцы.
Суслов замер, когда Тимохов остановился на третьем этаже и постучал. Он, собственно, слышал не столько стук в запертую дверь, сколько удары собственного сердца.
За дверью послышались робкие шаги. Потом тихий голос спросил:
— Кто тут?
Раньше, чем Тимохов успел что-нибудь сказать, Суслов отстранил его и ответил:
— Ната, открой, это я…
За дверью послышался стон, потом еще чьи-то шаги, и дверь распахнулась. В проеме показалась Галина, поддерживавшая бледную — ни кровинки в лице — женщину и смотревшая остро, опасливо на того, кто довел эту женщину до обморока.
— Кто вы? — спросила Галина.
Суслов шагнул вперед, взял на руки потерявшую сознание женщину и понес по коридору куда-то в глубь квартиры, ступая уверенно, как может идти только хозяин дома.
— Так это вы? — тихо не то чтобы произнесла, а скорее выдохнула Галина и только тогда подняла глаза на Тимохова. — Вы почему здесь?
— Идемте, Галина Алексеевна, вас ждут в штабе, — с усилием ответил Тимохов. — Я за вами…
— Но как же Ната? Как они? — растерянно спросила Галина. И вдруг с удивлением добавила: — А ведь она ждала! Ждала! Она даже на улицу не пошла, боялась, что разминется с ним! Но кто бы мог подумать, что это капитан…
— Но ведь пришел же я! — тихо напомнил Тимохов.
— Да. И вы пришли, — все еще удивляясь чему-то, только ей понятному, сказала она. — Что же мы стоим? Помогите мне взять вещи… — Она прошла в первую комнату налево, опустилась на колени, пытаясь поднять плитки паркета и в то же время настороженно прислушиваясь к тому, что происходит в соседней комнате. — Дайте мне стамеску, она в среднем ящике стола. Ах, какой же вы неловкий, — все быстрее говорила она, отковыривая плитку за плиткой, словно пытаясь заглушить те неясные слова Суслова, что доносились сюда. — А вы знаете, я ведь десять дней не выходила на улицу! Подумать только — десять дней! Почти как гауптвахта! Я ведь сидела однажды на гауптвахте за нарушение формы. Впрочем, это было еще до того… до того, как мы с вами встретились… — Она выпрямилась, держа в руке маленький чемодан с радиостанцией. — Ну вот я и готова… Надо бы проститься. Впрочем, ведь мы еще встретимся с ними… Правда?
— Да, конечно встретимся! — подтвердил Тимохов.
Галина услышала в его словах что-то понятное лишь ей одной, потому что горячо заговорила снова:
— А какая это женщина! Вы только подумайте, ведь она сама вела почти всю разведку! Ну конечно, подпольщики помогали нам, но она даже военную разведку
А по коридору вслед им доносились тихие слова любви, благодарности судьбе и удивления счастью, которое бывает возможно даже среди бед, боли и горя войны. К голосу Суслова уже добавился слабый, едва слышный голос женщины, и это был голос жизни, противостоящий войне и смерти.
Москва — Малеевка
1944—1963
СВЕТ В ЗАТЕМНЕННОМ МИРЕ
1
Подполковник Масленников строго придерживался мнения, что женщинам не место в армии, особенно в действующей.
— Не женское это дело — воевать, — убежденно говорил он.
И не удивительно, что в возглавляемом им отделе разведки не было ни одной женщины. Даже за пишущими машинками здесь восседали усатые старшины, а почтой ведал высокий широкоплечий и малоразговорчивый фельдъегерь.
В первый период войны это, пожалуй, было оправдано. Когда случалось, что через оборонительный рубеж прорывались вражеские танки, отдел Масленникова немедленно превращался в боевое подразделение, вступал в бой и частенько выручал штаб из беды. Все работники отдела хорошо знали различные виды оружия: метко стреляли из винтовок, автоматов, противотанковых ружей, уничтожали гитлеровцев и их технику гранатами, а при особой нужде становились и пушкарями, тем более что при прорывах противника вести огонь чаще всего приходилось прямой наводкой.
Но теперь шел четвертый год войны, и в подобное положение попадали лишь штабы немецких войск. Тем не менее точка зрения подполковника Масленникова на женщин-военнослужащих не менялась.
Сам он отдал разведывательной работе всю свою сознательную жизнь, лет этак двадцать пять. И все эти годы, едва заслышав о какой-нибудь неудаче у товарищей по отделу, не без сарказма повторял известную французскую поговорку: «Cherchez la femme!»
У него лично неудач не случалось. Разве что незначительные. Репутация опытного разведчика установилась за ним давным-давно. Никто из сослуживцев уже и не помнил, с чего она началась. Да и служили с ним теперь люди молодые, не очень оперенные.
Докладывая о результатах какой-нибудь операции по начальству или делясь опытом с молодыми сотрудниками, полковник заканчивал свою речь всегда одинаково:
— Женщины в деле участия не принимали…
Над ним втихомолку посмеивались. Вслух же никто не решался упрекать подполковника — человек он был весьма уважаемый. Но некоторые из молодых офицеров отдела при случае, с этакой задумчивостью на лице, спрашивали:
— А может, подполковник и прав? Было же такое правило на флоте: не брать на корабль женщину. Или у горняков: не пускать женщину в забой.