Катастрофа отменяется
Шрифт:
Масленников, широкоплечий, круто сбитый, медленно поднялся из-за стола, багровея на глазах. Сначала налились кровью уши, потом щеки и, наконец, круглая, похожая на медный екатерининский пятак лысина. Он хотел что-то сказать и не мог. К подполковнику, не обращая внимания на его гневное лицо, приближалась молодая красивая женщина в форменной гимнастерке с погонами лейтенанта, в щегольских сапожках и в короткой, с заглаженными складками юбке. Между подолом юбки и голенищами сапожек белела полоска шелковых чулок. Волосы ее были коротко подстрижены и уложены в замысловатую прическу.
Она
Так как Стрельцова выжидательно смотрела на подполковника широко открытыми синими глазами, словно бы впечатывая его в памяти, он, с трудом гася гнев, проворчал:
— Садитесь.
Она свободно опустилась в кресло, отвела глаза от подполковника, методично оглядела кабинет. Масленников невольно подумал: «Это она нарочно, чтобы не смущать меня! Вот ведь пигалица!»
Резкий протест, который подполковник никак не успел выразить, все еще душил его, комом стоял в горле. В то же время начальник отдела рассудил: «Она-то при чем? Не ее надо бранить, а кадровика в штабе фронта. Что он, не знал, куда эту пигалицу сплавить?» Подумав так, Масленников успокоился, соображая, под каким предлогом проще всего показать ей от ворот поворот. А молодая женщина спокойно ждала, не тревожа больше подполковника своими пронзительными синими глазами.
— Скажите, пожалуйста, товарищ лейтенант, что имели в виду в штабе фронта, направляя вас ко мне? — вдруг обратился к ней подполковник.
— По возвращении из госпиталя, товарищ подполковник, — очень любезно сказала женщина, — я попросила направить меня туда, где мой опыт может пригодиться в ближайшее время.
— Ваш опыт?!
Восклицание прозвучало как удар. Стрельцова чуть нахмурилась, но голос ее по-прежнему звучал ровно и спокойно:
— Да, некоторый опыт. Полагаю, что в документах все сказано.
Подполковник вспомнил о пакете, который продолжал вертеть в руках. Ясно одно: без объяснений эту пигалицу не выгонишь! Значит, надо терпеть. Пока. Вернуть ее обратно проще всего после знакомства с документами. В них всегда можно найти что-нибудь такое, что оправдает откомандирование.
Он вздохнул, взял лежавший возле чернильного прибора стилет в форме плоской иглы — самый старинный инструмент для тайного убийства, возвращенный фашистами на вооружение своих шпионов, — вонзил его в угол пакета, провел по твердой бумаге, как по маслу, и пакет распался. Стрельцова с интересом смотрела на руки подполковника. После того как он задал первый свой вопрос, она перестала отвлекаться. Но занимали ее не руки. Она, словно бы про себя, очень тихо произнесла:
— Золинген. Сталь отравлена. Вкладывается в трость, в рукоятку зонтика, в духовое ружье. — И вдруг спросила: — Разве люди Гейнца у вас бывали, товарищ подполковник?
Он в это время хмуро разворачивал бумаги и только машинально буркнул:
— Да.
И вдруг что-то вспомнил, выпрямился в кресле, взглянул прямо в синие прозрачные глаза Стрельцовой, спросил:
— А вы разве встречались с ними?
— Три месяца назад у меня из спины
Глаза у нее потемнели, над переносьем прорезались две морщинки.
— Вы были… там? — неопределенно взмахнул рукой подполковник.
— Да. Пять раз.
Подполковник вдруг с каким-то жадным любопытством снова оглядел эту женщину. «Нет, не так уж она молода! Лет двадцать шесть — двадцать восемь. Но… пять раз! А может, вовсе и не годы наложили этот суровый отпечаток на ее красивом лице? Ведь каждое путешествие «туда», будь оно хоть в один день сроком, стоит порой нескольких лет жизни!»
Он опять забыл о бумагах, правда лишь на мгновение, но тут же вспомнил все, что знал о «людях Гейнца». Тайная организация гитлеризма. Нечто вроде ордена убийц. Человек присуждается к смерти именем Фемы, тайного судилища, действовавшего когда-то в средние века. Можно обойтись и без упоминания судилища. Достаточно сказать, что убитый — враг фюрера и Германии. Да и Фемы-то никакой нет. Есть обычная для гитлеризма игра в тайну. А скольким людям она стоила жизни! Вот и эта женщина… Ведь она была «там» пять раз!
Он спохватился и, чтобы не выдать своего волнения, углубился в бумаги. «Ну-ну-ну!» — только и мог бы он сказать, если бы в этот момент его спросили о человеке, послужной список которого он изучал.
Во-первых, ей всего двадцать три! Во-вторых, она радистка и в то же время отличный фотограф! В-третьих, отлично знает немецкий язык со всеми его диалектными особенностями, кроме швабского диалекта. Провела за линией фронта в общей сложности почти два года. Пять раз переходила линию фронта, а если посчитать, что обратно тоже надо было возвращаться, получится — десять раз под пулями, минами и снарядами. Ну а там, за линией фронта? Разве там не страшнее, чем под пулями и снарядами? Ведь даже на фронте у солдат бывают часы, а то и месяцы отдыха: отведут на перегруппировку, во второй эшелон, и человек уже счастлив! А там?..
Подполковник и сам бывал «там». Он знал, как дорого обходится вечное напряжение, как трудно контролировать себя, а контролировать надо все время, даже во сне. А разве легко приучить себя даже во сне думать по-немецки?
И все-таки не лежало у него сердце к этой затее с направлением во вражеский тыл женщины. Туда бы мужика, спортсмена, проныру… Подвел, подвел его кадровик штаба фронта!
Он не знал, что сказать этой женщине.
— Как вы устроились? — вежливо поинтересовался подполковник.
— О, в штабе много женщин, — как-то безразлично сказала Стрельцова. — Мне дали койку в общежитии врачей.
— Завтра переедете в Ашлу. Там будет наш дом резерва. Займетесь изучением назначенного для вас участка.
— Благодарю вас, товарищ подполковник.
— Можете быть свободны, товарищ лейтенант. Утром обратитесь к капитану Хмурову. Он отвезет вас.
— Благодарю.
«Теперь бы ей повернуться по-уставному, щелкнуть каблуками и выйти. Но она что-то медлит. Вот в этом отсутствии автоматизма движений и сказывается женская душа. А может, у нее еще что-то есть ко мне?»