Катастрофа
Шрифт:
Он сидел на жесткой, скрипевшей при малейшем движении кровати, с ужасом вспомнив про заспанную лекцию. Он мучительно размышлял: бежать на нее или?..
В его сомнения вмешалось нечто неожиданное: кто-то коротко стукнул в дверь. Бунин решил, что это Вера Николаевна пожелала убедиться, что он еще не вернулся с лекции.
— Минуту! — громко крикнул он.
Накинув халат, быстро поднялся и выглянул в коридор. Тот был пустынным. Лишь чья-то неясная тень — словно привидение, метнулась в боковой проход.
— Что
— Померещилось, что ли?
Не закрывая на ключ дверь, отправился к жене.
Та лежала в постели, читая французский роман.
— Разве ты дома? — удивилась она. — А как же лекция?
— Не знаю, что со мной случилось! — Он в недоумении развел руки. — Спал как сурок. И лег, правду сказать, почти на заре.
— Опять ты, Ян, про возраст свой забываешь! — укоризненно молвила Вера Николаевна. — С привычками молодости пора кончать. Не двадцать лет тебе! Пятидесятый годок пошел…
— Старый гриб, да корень свеж!
— Ну, тебя, Ян, не переговоришь, — махнула рукой Вера Николаевна. — Одно знаю: все к лучшему. Помню, отец собрался в Екатеринодар ехать — дело у него там неотложное было, телеграмму дал, чтоб встречали.
По лестнице спускаться начал, ногу так сильно подвернул, что ехать не сумел. «Какие убытки теперь понесу!» — все горевал.
И вдруг узнаем: случилось крушение! Тот вагон, где купе отца, сгорел, много жертв. С тех пор и твержу: что Господь ни делает, все нам же, грешным, на благо.
— Собирайся завтракать! — закончил Бунин разговор.
Он шагнул в коридор и похолодел от ужаса: дверь в его номер была полуоткрыта, вещи раскиданы по полу. Чемодан, в котором хранилось все самое ценное, в том числе заветная черная сумочка с драгоценностями, был раскрыт. Все, включая деньги, исчезло. Осталось лишь золотое кольцо с изумрудом, которое забыл вынуть из брючного кармана.
Он стоял среди этого разорения, бессмысленно повторяя:
— Что это, что это?
Ему казалось, что весь этот ужас ему снится и что вот-вот он, пробудится, и все опять станет хорошо. Но нет, беда свершилась въяве. Он запишет в дневник: «Мы оказались уже вполне нищими, в положении совершенно отчаянном… На полу было разбросано только то, что не имело никакой ценности…»
Секретарь Бунина А.В. Бахрах (о нем нам предстоит еще говорить), знавший Ивана Алексеевича с двадцатых годов, утверждает: всю жизнь писатель не мог отделаться от мысли, что это воровство кем-то спланировано. Но загадочность ситуации в том, что в отеле Бунин был далеко не самым богатым. Так почему же жертвой грабителей стал именно он? Ответа на этот вопрос нет…
* * *
Но не случись этой истории, могла бы быть другая — еще более страшная.
Бунин еще пребывал в остолбенелости, как в дверь кто-то резко постучал. Он не успел ответить, как дверь распахнулась. На. пороге стоял Петр Рысс.
С неожиданной горячностью он бросился к Бунину:
— Иван Алексеевич! Иван Алексеевич! Какая страшная беда! Не пойму… не знаю! — Рысс вскрикивал, нес что-то несвязное. — Беда! Взрыв! Кто это… сделал? Зачем?
Бунину ничего не оставалось, как начать его успокаивать:
— Не горячитесь, расскажите по порядку
Отдышавшись, выпив стакан воды, Рысс немного пришел в себя.
— Мы всему городу сообщили, что вы, Иван Алексеевич, будете на диспуте. Народа привалило прорва. А вас нет! Решили послать за вами автомобиль. Он доехал до ближайшего угла и сломался.
Решили начать без вас. Я вошел в зал и вдруг… Полыхнуло, грохнуло… Вот, меня чем-то по лицу шарахнуло, болит, черт. Дым прошел, разглядели: сцена вдребезги. На первом ряду пять человек убито на месте. Много раненых, меня, кажется, контузило… Щека болит. Нет ли йода?
Бунин с трудом вникал в слова собеседника, но после просьбы йода начал дико хохотать. Он не мог остановиться даже тогда, когда пришла Вера Николаевна.
— Вот, — проговорил он, беря дыхание, — плачу о своих бриллиантах. А я ведь во время взрыва должен был стоять на сцене.
А ее в щепки. Проспал. Первый раз в жизни. Ты права: «Что Господь ни делает, все…»
Мысль мудрая, да не всегда человек по разуму живет, больше по сердцу.
Судьба спасла его, а болгарское правительство за свой счет отправило в вагоне третьего класса в Белград. Когда поезд прибыл в этот город, вагон загнали на запасные пути. В этом железнодорожном тупике и жили Бунины, тратя последние гроши, которые подарило болгарское правительство.
«Сербы помогали нам, русским беженцам, только тем, что меняли те «колокольчики» (деникинские тысячерублевки), какие еще были у некоторых из нас, на девятьсот динар каждый, меняя, однако, только один «колокольчик», — писал Бунин много лет позже. — Делом этим ведал князь Григорий Трубецкой… И вот я пошел к нему и попросил его сделать для меня некоторое исключение, — разменять не один «колокольчик», а два или три, — сославшись на то, что был обокраден в Софии».
Тот посмотрел строго на просителя и сухо спросил:
— Вы, говорят, академик?
Кровь бросилась в голову, но Бунин сдержал себя:
— Так точно!
— А из какой именно вы академии?
Это было настоящим издевательством.
— Я не верю, князь, — сказал Иван Алексеевич, — что вы никогда ничего не слыхали обо мне.
Трубецкой залился краской и резко отчеканил:
— Все же никакого исключения я для вас не сделаю. Имею честь кланяться.
Бунин вышел на улицу, с трудом соображая: «Как быть? Что делать?» Вновь возвращаться в Софию, в этот страшный отель, переполненный тифозными больными?