Катастрофа
Шрифт:
Народ клялся беречь пуще собственного глаза родного вождя и требовал уничтожить всех двурушников как бешеных собак.
Двурушники каялись, признавались и обличали друг друга.
Главный наймит Гришка Зиновьев на суде не только полностью признавался во всех обвинениях, но еще и пригвоздил к позорным столбам (на каждого — по столбу) своих сообщников Смирнова, Николаева, Котолыванова и всех остальных.
Менее сознательно вел себя Каменев. Он не разоблачал сообщников и еще нахально заявил, что не знал о существовании заговорщицкого «Московского центра».
Государственный
— Вы только посмотрите на Каменева! Этот… говорит, что не знал о центре, но поскольку центр был, то, значит, знал! Послушайте, как он лжет: «Я ослеп — дожил до пятидесяти лет и не видел центра, в котором я сам, оказывается, действовал, в котором участвовал действием и бездействием, словом и молчанием».
Ну надо же, какой спирто… спиритуализм и черная магия! Ложь! Лицемерие! Цинизм!
Андрей Януарьевич стучал кулаком, плевался, пил воду и опять долбил волосатым кулаком по полированной трибуне с красивым гербом СССР. Несколько подустав, как боксер к последнему раунду трудного поединка, победа в котором, правда, гарантирована, тяжело дыша, он заканчивал обвинительную речь:
— Весь народ трепещет и негодует! Коварного врага щадить нельзя! Взбесившихся собак я требую расстрелять — всех до одного!
Сказал — как гербовую печать приложил.
5
Процессы покатились один за другим, словно пустые бочки с горы: с пропагандистским грохотом, с улюлюканьем печати, под одобрительный свист толпы.
Те, кто недавно призывал громить антисоветчиков и шпионов, часто сам оказывался на скамье подсудимых. В этом не было логики, но в этом была историческая и нравственная правда.
Распаляясь от собственного гнева и выпитого коньяка, Андрей Януарьевич требовал расстрела, расстрела, расстрела… Испытывая сладострастие маньяка, он стирал в кровавый порошок товарищей по партии, бывших большевистских главарей — Ягоду, Рыкова, Зеленского, Розенгольца, Пятакова, Дробниса, Радека, Лифшица, Раковского, Сокольникова, Граше и пр., пр.
По всей стране покатилась разоблачительная эпидемия, продолжавшаяся несколько десятилетий. Все бдительные граждане (а таких, увы, оказались миллионы!) наблюдали за соседями, сослуживцами, случайными знакомыми: кто и что сказал про Сталина? про родную власть? кто обругал коммуниста? кто живет не по средствам? кто одобрительно отзывался о заграничном образе жизни? если молчит — что скрывает?
И порой хватало одного анонимного заявления, чтобы отправить честного и работящего человека в концлагерь.
Даже Гитлер к своим согражданам относился куда мягче.
Даже Сталину ретивость добровольных разоблачителей показалась немножечко, ну самую малость, излишней. Он заступился за партийных.
В 1937 году на мартовском пленуме ЦК партии он стал увещевать сограждан:
—
И все умилялись: «Ах, какой справедливый великий Сталин!»
* * *
По официальным сведениям, в СССР лишь с 1935 года по январь 1941-го репрессиям подверглись 19 миллионов 840 тысяч человек, из них только в тюрьмах расстреляли более 7 миллионов. За 70 лет царствования большевиков они уничтожили более 60 миллионов соотечественников. Тут уж ничего не скажешь, только онемеешь от ужаса.
* * *
Приезжали иностранные гости.
Им устраивали царскую встречу, расселяли бесплатно в лучших гостиницах, предоставляли автомобили и смазливых переводчиц. Показывали строящийся социализм с фасада. Те восторгались:
— Какие достижения! Социализм — это радостное будущее человечества!
Приехал в СССР и гонимый в Германии по национальному признаку Лион Фейхтвангер. Покатался на казенном лимузине и с восторгом чувств воскликнул:
— Какой великий Сталин! Светоч и кормчий…
И еще быстренько написал книгу под выразительным названием: «Москва, 1937. Отчет о поездке для моих друзей».
Вышедшую на немецком языке в Амстердаме, книгу тотчас перевел на русский язык оставшийся неизвестным переводчик (расстреляли, что ли, прежде чем книга была отпечатана?).
* * *
Труд Фейхтвангера продавался в Париже.
Бунин приобрел его и сделал множество пометок. Не откажу себе в удовольствии и приведу места, на которые Иван Алексеевич обратил особое внимание. Синим карандашом он поставил нотабене, галочки, подчеркнул по полям и в тексте следующие места:
«Каждый шестой рубль общих поступлений в Союзе отчисляется на мероприятия по обороне против фашистов. Это тяжелая жертва… Советские люди знают также, что у границ их злобные глупцы с нетерпением выжидают момента для нападения на них и что эти границы они должны действительно охранять… О войне говорят не как о событии далекого будущего, а как о факте, предстоящем в ближайшем будущем. Войну рассматривают как жестокую необходимость, ждут ее с досадой, но с уверенностью в себе…»
«Мне кажется, что даже одной мелкой детали достаточно, чтобы ярко осветить превосходство Сталина над Троцким. Сталин дал указание поместить в большом официальном издании «Истории гражданской войны», редактируемом Горьким, портрет Троцкого. Между тем Троцкий в своей книге злобно отвергает все заслуги Сталина, оборачивая его качества в их противоположность, и книга его полна ненависти и язвительной насмешки по отношению к Сталину».
«Сталин говорит неприкрашенно и умеет даже сложные мысли выражать просто. Порой он говорит слишком просто, как человек, который привык так формулировать свои мысли, чтобы они стали понятны от Москвы до Владивостока… Он чувствует себя весьма свободно во многих областях и цитирует, по памяти, не подготовившись, имена, даты, факты всегда точно».